У жизни в конце,

На самом её донышке,

Хорошо посидеть на солнышке,

На тёплом пёнышке.

Эти строчки А.Т. Твардовского позволяют мне начать свой рассказ о жизни зоолога натуралиста, о её радостях и огорчениях, открытиях и озарениях, с первого воспоминания о том, как я вообразил себя животным, о котором в тот момент шёл разговор. Зимой 41-42 года, когда мне было 5 с небольшим лет, мы находились в эвакуации в Нижнем Новгороде, у моего деда Панютина А.Г.. В тот вечер не объявляли воздушной тревоги, и поэтому вся семья деда, включая моих родителей, собралась в центральной комнате дома, где было теплее, чем в других, около небольшой печки. Время было голодное, и у взрослых зашёл разговор о разных вкусных вещах. Кто-то предположил, что раз акула намного больше осетра, то и икры у неё должно быть гораздо больше, чем у осетра. Я лежал на кушетке за спиной своей бабушки, и, услышав слово акула, взметнулся над ней и с криком: «я - акула», запустил все свои молочные зубешки в её бедро, за что был немедленно выдворен в нашу темную и довольно холодную комнату. Сквозь дверь я слышал время от времени смешки взрослых, и мне было очень обидно, что меня выставили из тёплой и приятной компании. Читать я тогда ещё не умел, и сведения об акулах почерпнул из рассказа Станюковича «Акула», который иногда мне и моей двоюродной сестре читал по вечерам дед. Из других, читанных им тогда рассказов, в моей памяти всплывают некоторые рассказы Сетон-Томпсона и В. Бианки из книги «Лесная газета». Биологов в нашем роду не было, и первый стартовый толчок интереса к природе возник, возможно, в результате слушания этих замечательных рассказов.  

Следующим, уже ни книжным, а жизненными впечатлением от столкновения с животными, стал мой опыт пасьбы коз летом 1945 года. Моей обязанностью было следить за десятком наших и соседских коз в Лионозово, тогда ещё не ближнем, Подмосковье, куда меня переправили в 1941  году к моей тёте и другой, не кусанной мною бабушке.

Козы очень умные животные, с хорошо развитым стадным поведением и у меня установились с ними своеобразные отношения – они меня приняли в члены стада. Глава его – крупная рогатая коза относилась ко мне снисходительно, а безрогая Люська так и норовила подкрасться и ударить меня сзади, стоило мне лишь немного зазеваться. Много позднее, уже в зрелом возрасте, разбираясь с принципами взаимодействия животных с человеком и путями одомашнивания ряда животных, моя память подсказала мне множество тех закономерностей, которых я, конечно, не понимал в детстве, когда занимался пасьбой коз, но зрительная память хорошо сохранила многие ситуации, которые помогли мне выработать свой, нетривиальный взгляд на затронутые проблемы.

Только в середине девятого класса я столкнулся с людьми, занимавшимися натуралистической работой. Однажды, нас в организованном порядке, повели на экскурсию в Дарвиновский музей, который тогда ещё помещался в здании Педагогического института около теперешнего метро Фрунзенская. После экскурсии мы с товарищем задержались около скульптуры Ватагина, изображавшей гориллу, придавившую негра с копьём, в явно угрожающей позе. Пока мы обсуждали эту сцену, наша учительница оформляла документы о проведённой экскурсии в экскурс бюро за столиком неподалёку. Мы отправились домой вместе с учительницей, на другой конец Москвы. По пути она нам сказала, что существует кружок юннатов, куда нас приглашают на лекцию в следующий вторник. Из нашей школы поехало на эту лекцию 12 человек. Моё представление о юннатах, как я позже понял, было сформировано пионерской правдой, и другими, столь же мало вразумительными заметками в периодической печати. По моим тогдашним представлениям,  юннаты занимались выращиванием помидоров, кроликов, как говорится, крутили хвосты телятам. Я со всей этой сельскохозяйственной деятельностью был знаком, поскольку каждое лето жил в Лионозово, где у нас был кусок огорода, а у моего дядьки полный двор всякой живности. Приехавши на лекцию, я услышал доклад одной из юннаток, о её летних наблюдениях за орешниковой соней в Приокско-Террасном заповеднике, и почувствовал, что здесь, в кружке, который вёл П.П.Смолин, занимаются  интересными делами. Желающих пригласили в ближайшее воскресенье на выезд за город, где обещали показать следы и распознавать голоса птиц. В тогдашней, как  я теперь понимаю, серой и монотонной жизни подобное «необычное» приключение показалось мне довольно привлекательным. П.П. Смолин был замечательным организатором и руководителем натуралистической работы с детьми. Во время этой экскурсии он сказал, что в зимние каникулы предстоит выезд в Приокско-Террасный заповедник, где покажут бобров, зубров и прочую лесную живность. До поездки оставалось всего несколько дней, и я спросил его, можно ли мне принять в ней участие. Пётр Петрович посмотрел на меня и сказал, что можно, и что мы поедем на несколько дней. За время этой поездки я узнал столько нового и интересного для себя, что стал весьма активным кружковцем. За девятый и десятый класс я не пропустил, наверное, не одного загородного выезда. Летом 1953 года я отправился сначала в самодеятельную юннатскую экспедицию в ПТЗ, через неделю мне передали просьбу Петра Петровича приехать в Москву и группой из трёх юннатов мы поехали в другую экспедицию в верховья Москвы реки, на территорию бывшего Верхне-Москворецкого заповедника, закрытого по указанию Сталина в 1950 году. В 1948 году в этом заповеднике было выпущено девять бобров, завезенных из Воронежского заповедника, и нашей задачей было выяснить, сохранились ли эти бобры и как ведёт себя их популяция. Фактически, о бобрах, мы почти ничего не знали и, обследуя места их поселений, совершали маленькие открытия для самих себя. Большую радость нам доставило обнаружение на обглоданных бобрами веточках следы узеньких резцов – следы молодых бобрят. Многие попытки увидеть бобров в природе во время ночных дежурств кончились ничем. Места в верховьях Москвы реки были тогда очень глухими. В километре от кардона заповедника было логово волков. В этом же районе держалась и рысь, что придавало некоторую остроту нашим ощущениям при ночных дежурствах на бобровых поселениях. Один раз я даже не решился тёмной ночью (фонариков не было), возвращаться на кордон через тёмный еловый лес, опасаясь нападения рыси, и переночевал под ближайшим стогом. Только много позже я понял необоснованность своих страхов.

На зимние школьные каникулы 1954 года мы отправились в этот же район уже вчетвером и обследовали на предмет обнаружения бобров несколько десятков километров Москвы реки и её притоков. Поскольку я уже бывал в этих местах, я оказался лидером нашей маленькой группы и приобрёл в кружке репутацию знатока бобров.

В 1954 году, после окончания 10 класса и выпускного вечера, мне удалось на неделю съездить в Окский заповедник. В эти места меня тянуло после прочтения замечательной книги Паустовского «Наше лето». Окский заповедник запомнился огромным количеством комаров и тяжёлой работой по вылавливанию уток – хлопунцов и птенцов. Целый день мы лазали по затопленным болотам, где по колено, а где и по грудь в воде, расставляли сети и загоняли в них выводки уток. В качестве спецобуви нам были выданы лапти, которые я одел впервые в жизни. Эта замечательная обувь единственная пригодна для работы в воде в болоте. В сапоги зачерпывается столько воды, что вытащить сапог на берег без помощи рук почти невозможно. Нога в тапочках или в кедах легко подворачивается в жидкой грязи на дне, а лапти широкие, устойчивые, вода в них вливается и выливается свободно. Позже я столкнулся с лаптями при ловле бобров, который проходит примерно так же, как и отлов уток. Мудрое изобретение русского народа, хотя и мало понятное современному городскому человеку. Тогда же мне впервые удалось, причём в лаптях, догнать и поймать зайца. Мы пересекали наполовину скошенный луг, когда увидели выскочившего зайца, он бросился удирать, мы в азарте за ним. Заяц занырнул под волок скошенной травы, я упал на него, а товарищ на меня. Вдвоём мы вытащили этого зайца. У него оказалась зажившая рана на носу, кто-то его клюнул в нос. Из-за отсутствия специальных ушных меток для млекопитающих мы его пометили птичьими кольцами, пропущенными через прорези в ушах. В декабре того же года пришёл возврат одного из колец, второе заяц видимо потерял.

Цветущие луга около Оки, колесный пароход, застрявший среди этих лугов во время разлива, всё это было описано Паустовским. Дополнительные впечатления, которых нет в книгах, я получил у бакенщика, к которому мы зашли перед посадкой на пароход. Дом его стоял на высоких сваях. Необыкновенно чистый и мускулистый поросёнок крутился возле бакенщика. Оказалось, что этот поросёнок совершал ежедневные многокилометровые заплывы по Оке, вслед за бакенщиком, который ездил зажигать бакены на своей лодке. Кормил его бакенщик отваренными перловицами и беззубками, которых ловил в Оке.

Вернувшись в Москву, я подал документы на факультет охотоведения пушно-мехового института, помещавшийся в Балашихе, и отправился на дачу в Лионозово, готовиться к вступительным экзаменам.   Заехав на московскую квартиру за два дня до окончания приёма документов в институты, я с большим удивлением обнаружил в почтовом ящике все свои документы с припиской, что институт закрыт – отправляйте в Иркутск. На следующий день я отвёз документы в Московский Городской Педагогический  институт им. Потёмкина, на базе которого работал наш кружок. В приёмной комиссии мне заявили, что не могут их у меня принять, поскольку у них уже выполнен план приёма медалистов, на что я с большим удовольствием указал, что я не медалист – у меня целых две четвёрки в аттестате, а не одна. Затем меня принялась мучить медицинская комиссия,  заявив, что из-за шумов в сердце меня не могут принять на факультет естествознания и предложили поступать на физико-математический. Пришлось идти к секретарю приёмной комиссии М.М. Курепиной, автору позднее изданного учебника анатомии человека. Ей я предъявил мои письменные отчёты о бобрах, подготовленные для кружка. После беседы со мной, она дала пророческую для меня реплику: «Этого куда не пошли, он всё равно будет наукой заниматься!».

Потёмкинский институт образовался за 12 лет до этого, отколовшись от МГУ и в нём оставалось много профессуры, продолжавшей работать и в МГУ и в Потёмкинском. Кафедру зоологии в те годы возглавлял С.С. Туров, руководивший в те годы Зоологическим музеем МГУ. Сама кафедра зоологии в Пединституте была создана крупнейшим советским зоологом С. И. Огнёвым, и возглавлялась  им до самой его смерти. Тогда в институте была установка, что если вы хотите заниматься наукой, мы вас научим. Интенсивно работали кружки по кафедрам и к интересующимся теми или другими областями студентам, было отношение как к коллегам. На лето 1955 года я запланировал для себя совершенно дурацкую, как я сейчас понимаю, поездку. Очарованный фильмом «Верные друзья», я решил со своим школьным приятелем построить плот и спуститься на нём от Вологды до Архангельска. С.С.Туров поинтересовался, что я собираюсь делать летом, я сказал, что хочу поехать в Вологодскую область. Он сказал, что планирует послать туда экспедицию, в которую может взять меня, если я там осмотрюсь. Сергей Сергеевич поинтересовался, есть ли у меня ружьё. Пришлось ответить, что нет. Он сказал, чтобы я через два дня зашёл к нему в Зоомузей, где и вручил мне двустволку своей жены, тоже зоолога, Лидии Георгиевны Морозовой Туровой. Я привёз это ружьё домой и осмотрев его понял, что оно рассчитано на полузаряды для коллекционирования мелких птиц. В стволах были небольшие раковины. Я испугался, что от нормальных зарядов ружьё может разорвать. Разумеется, по молодости я думал не о том, что меня может покалечить, а о том, как мне вернуть искалеченное ружьё Сергею Сергеевичу. Пришлось взять одностволку своего институтского приятеля Кости Корецкого. Денег на нормальные боеприпасы у меня не было, и я снарядил патроны в металлические гильзы, используя вместо пыжей газету. Только позже я узнал, что этого делать категорически нельзя. Запасшись в Москве продуктами: крупой, сахаром, я доехал на поезде до Вологды. Тогда в Вологодском Кремле размещался краеведческий музей, и к его руководителю у меня было письмо от Сергея Сергеевича. На месте выяснилось, что он отправился в экспедицию на моторке, по тому же маршруту, что я собирался на плоту, и догнать его нет никакой возможности. Мне посоветовали отправиться севернее Вологды в Харовский район к охотоведу Б.А. Ларину, который там жил постоянно со своей семьёй. Добравшись до него, я узнал, что это опорный пункт института охоты, размещавшегося тогда в Москве, и договорился с Борисом Алексеевичем, что я проведу у него остаток лета. Борис Алексеевич был замечательным натуралистом и охотником. В юности, заряжая шомпольное ружьё, он допустил какую то неосторожность, из-за самопроизвольного выстрела он лишился пальцев правой руки. Осталось по одной фаланге на большом и указательном пальцах. Тем не менее, он был замечательным стрелком. На  моих глазах, он застрелил дуплетом двух чирков, разлетавшихся в противоположных направлениях, так что обе птицы одновременно ударились о землю. Я не то, что выстрелить, даже среагировать на взлёт этих птиц не успел. Я много экскурсировал в окрестностях этих сёл, часто находил свежие медвежьи следы, попадались выводки глухарей. Борис Алексеевич задал мне тогда вопрос, почему от человека тихо идущего по лесу вся мелкая живность прячется, а от медведя и лося, которые производят гораздо больше шума, никто не прячется. Он сам же на него и ответил: « У каждого зверя в лесу есть своё дело, медведь, пройдя 100 метров, остановится и начнёт раскапывать какую-нибудь кочку, что-нибудь выедать, лось так же пройдя 75-100 метров остановится, погладает какую-нибудь веточку. Непрерывно в лесу движется только человек, бешеная собака или животное, убегающее от какой либо опасности. Если человек ведёт себя аналогично крупным лесным обитателям, например, собирая грибы или ягоды, то мелкая живность не обращает на него внимания, считая его крупным лесным обитателем. Поэтому грибники и ягодники встречают гораздо больше зверей и птиц, нежели гуляющие или туристы». Позже, работая в Воронежском заповеднике, я стал использовать именно такой способ передвижения: пройдя сто метров, останавливался, смотрел и слушал. И стал встречать животных в три раза больше, чем при передвижении по заранее намеченному маршруту. Однако до сих пор не школьники, не студенты биологи, не преподаватели биологических факультетов, на вопрос, что общего между туристом и бешеной собакой, дать обоснованный ответ чаще всего не могут. Тогда же у меня произошёл случай, ставший мне уроком на всю оставшуюся жизнь. Пересекая кочковатый луг перед входом в тайгу  с двухлетним кобелём лайкой, я стал свидетелем его необычного поведения. Собака кинулась в полосу смородины, росшей вдоль края луга, и стала там озлобленно кого-то облаивать. За два месяца, что я ходил с ним по тайге, я не разу не слышал ничего подобного. Поэтому я решил, что он напал на крупного зверя. Борис Алексеевич просил меня, если подвернётся случай, застрелить на мясо медведя или лося, так как всей семье нужно было мясо. Я отскочил за ближний от тропинки куст и зарядил своё ружьё жаканом. Сначала я думал, что зверь, облаянный собакой, пойдёт из этой полосы кустов в сторону прилегающей тайги, но собака вытесняла зверя в мою сторону, на открытое место. Держа выход с тропинки под прицелом, я жалел, что у меня одноствольное ружьё. Наконец в кустах мелькнуло что-то серое, мне показалось – ляжка молодого лося. Я задержал выстрел, надеясь, что собака вытиснет зверя на более открытое место. Так и произошло, но вместо лося это оказалась женщина, одетая в серое платье, отмахиваясь от собаки корзиной. Первый раз я почувствовал, что у меня на спине изо всех пор выступил холодный пот. Женщина, абсолютно молча, проследовала по тропинке, за ней облаивая её, следовал кобель. Естественно я уже отпустил курок и повесил на плечо ружьё. И тут, смотря на собаку, у меня возникла мысль: «Этой пулей я тебя пристрелю». Собака поджала хвост под брюхо и очень быстро сделала от меня ноги. Ближайшие двое суток ближе, чем на сто, сто-пятьдесят метров, она ко мне не приближалась. Когда вечером я рассказал Борису Алексеевичу о нападении на эту женщину, обычно собака на людей не реагировала, он сказал, что это женщина немая из деревни на которую кобель нападает всегда, когда ему это удаётся. Через много лет я понял, что у этой женщины была несколько необычная неуверенная походка, вероятно последствия заболевания приведшего к её немоте. Собаки нередко агрессивно ведут себя по отношению к пьяным с нетвёрдой походкой, и людям с неуверенной походкой в результате каких то заболеваний. Это явное наследие от их предков волков, выбирающих для нападения животное с явными отклонениями в поведении. О том, что такое поведение сохранилось у собак, свидетельствуют опыты по использованию борзых для ловли сайгаков, проведённые сотрудниками нашего факультета. На съёмках видно, что собака догоняет табунок из 7-10 животных и выхватывает одного зверя из середины табунка. На вскрытии оказывалось, что у пойманного борзой сайгака наблюдается патология печени или лёгких, хотя человеческий глаз отличить поведение такого животного от здорового ещё не может.  Эволюционная стратегия хищников выбирать для нападения в чём-то неуверенное в себе животное, меньше шансов, что оно окажет серьёзное сопротивление, и сможет нанести травму хищнику. Дело в том, что пока хищник залечит травму, он не сможет питаться, и, скорее всего, обречён на гибель. У травоядных в экстремальных ситуациях поведение противоположное. Оно стремится на прорыв: так как корм легко доступен, даже с крупной травмой есть шанс выжить. При встрече человека с травоядным многое зависит от внутреннего настроя человека. 9-го или 10-го 1960 года я ехал на велосипеде по узкой тропинке в Воронежском заповеднике. Справа от тропинки находился покрытый сочной травой заливной луг, с которого недавно сошла вода. Слева кювет, за которым размешанная машинами грунтовая дорога. Впереди, посредине тропинки стоял лось самец с отрастающими рогами, примерно на пять отростков. Я начал звонить в велосипедный звонок, рассчитывая, что лось отойдёт и даст мне проехать, но он продолжал стоять. Подъехав на три метра, я соскочил с велосипеда, и, представляя себе дальнейшую дорожку, куда мне надо проехать, начал спокойным голосом объяснять лосю, что бы он отошёл с дорожки на луг, где никому не будет мешать. Лось выслушал мою просьбу и, сделав несколько шагов, переместился на предложенное ему место. Я сказал: "молодец, мужик", сел на велосипед и поехал дальше. Обратно я возвращался часа через полтора. Лось, высоко задрав голову, ощипывал зелёные серёжки, распустившиеся на кусте ивы. Я несколько минут полюбовался на этого зверя, и пожалел, что нет фотоаппарата. Кадр был редкостный, и по красоте зверя, и по освещённости. Проехав ещё метров триста, на мосту через речку Усманка я встретил ватагу школьников восьмых - десятых классов, возвращавшихся к себе в деревню после занятий. Я сказал им, что там-то они увидят лося, но чтобы они к нему не приставали, потому что лось бьёт передней ногой так, что пробивает 5-ти сантиметровою доску. В предыдущем году одни ударом передней ноги навылет пробил грудную клетку 14-ти летнего помощника пастуха в одной из соседних деревень. Впрочем, этот мальчишка сам, как говорится, напросился. Он находился вместе со стадом коров на окраине деревни, из леса выбежал лось самец, дело было осенью, во время гоны, и по своей подслеповатости направился к стаду. Мальчишка захлопал кнутом, и лось, поняв свою ошибку, развернулся и побежал назад к лесу. Мальчишка, хлопая кнутом, побежал за ним следом. В 150-ти метрах от стада лось развернулся и одним ударом прикончил паренька, после чего убежал в лес. Как выяснилось позже, эти пацаны решили попугать лося, начали бросать в него палки и кричать. Лось тут же развернулся и метров 300 потихоньку гнал всю ватагу к высокой насыпи железной дороги, через которую пацаны перебрались к себе в деревню. Это произошло примерно в пять - шесть часов вечера. На следующее утро около 4-х часов утра по той же тропинке на велосипеде ехал лаборант заповедника, мужчина, по натуре своей трусоватый. Увидев лося, он начал на него громко кричать и бросать палками. Лось направился к нему, явно решив разобраться с очередным агрессором. Сей мужчина остановился рядом с разлапистым молодым дубом, росшим около тропинки. На этом дубу он продолжал кричать на лося и бросать в него сломанными ветками. Лось продолжал ходить внизу, всем своим видом демонстрируя: "слезай, слезай, сейчас я с тобой разберусь". Пол часа спустя на тропинке  на мотовелосипеде появился егерь заповедника, некий Тутукин, мужичонка, как говорится метр с кепкой. Предупреждённый с дуба он сказал: "сейчас я его прогоню, и тоже схватился за палку". Лось тут же направился в его сторону. Задиристый Тутукин тут же оказался на старой ольхе, на которой не было  ни одного сучка внизу, на высоте примерно 10-ти метров. Ещё через пол часа на той же дорожке показались трое мужчин, спокойно разговаривавших между собой. На доносившиеся с верху крики они не среагировали, непоняв, откуда они доносятся. Лось посмотрел на них и спокойно отправился в лес. Больше в этом районе никаких инцидентов с лосем не происходило. Мне кажется, что этот случай, хорошо демонстрирует разницу в реакции диких копытных на спокойное и агрессивно-трусоватое отношение к ним.

В некоторых случаях атаку полудикого животного можно остановить, показав ему, что ты выше его. Кто выше по росту,  тот воспринимается, как более сильный. В питомнике Приокско-Террасного заповедника в пятидесятые годы жила агрессивная к людям зубриха по кличке Родина. Однажды, зашедший в загон зубровод, был неожиданно атакован ей, но он успел, снявши кепку с головы, надеть её на палку и высоко поднять. Зубриха, увидев существо гораздо выше неё по росту, резко затормозила, развернулась и удрала вглубь загона. Таким же приёмом, известный многим, телеведущий Николай Дроздов остановил атаку на себя африканского страуса. Однажды я сам применил этот приём против атаковавшей меня сзади агрессивной кобылы на Звенигородской биостанции. Глупые студенты в начале практики подкармливали её хлебом с солью, а к концу практики она начала швыряться на людей. В густых вечерних сумерках мы шли с товарищем по тропинке вдоль реки. Неожиданно я услышал сзади топот. Схватив висевшую на спине телагрейку, я высоко взмахнул ей над головой, и сказал басом несколько неприличных русских слов, что заставило атакующую кобылу развернутся и помчаться в обратном направлении. Однако многие домашние животные, считающие человека членом своего сообщества, как бы равными себе, в случае конфликта применяют к нему те же боевые приёмы, что и против своих собратьев. Так, крупный рогатый скот удар в первые две трети тела воспринимает как приглашение пободаться, а удар в заднюю треть тела воспринимают как нападение хищника. Раньше пастухов учили, что длинным пастушеским бичом надо бить так, что бы его кончик хлестнул по задней части коровы, а не в коем случае не по передней. Я сам слышал, как один деревенский придурок удивлённо рассказывал другому: "Я её бью кнутом по морде, а она продолжает на меня переть". Следующие два случая, хорошо иллюстрируют сказанное. В Воронежском заповеднике для стада коров, принадлежавших сотрудникам, обычно содержали одного племенного быка. Стадо обычно пасли в лесу и осенью, во время гона у оленей, бык приходил в возбуждение. Сначала он громко вызывающе ревел на площадке около коровника, потом начинал гонять женщин, а, в конце концов, набрасывался и на мужчин. Такого, ставшего опасным быка отправляли на мясозаготовку, и заводили нового. Через несколько лет история повторялась. И вот осенью я вёз на подводе выкопанную на огороде картошку, а Светлана шла сзади. Бык стоял на площадке около коровника и агрессивно ревел. Я вместе с лошадью обошёл это место сторонкой, и вдруг сзади услышал слабый Светланин вскрик: "Костя, помоги!". Обернувшись, я увидел, что Светлана стоит на открытом месте, перед ней в метре, угнувши голову к земле, готовый к атаке бык. Я схватил пустое ведро с подводы и по дороге успел ещё подобрать какую-то толстую гнилую палку. С расстояния примерно десяти метров я запустил ведро и палку в быка и попал ему в заднюю треть тела. Он издал "мек", и, развернувшись, тут же отправился в коровник. Второй случай произошёл с приемником этого быка, выращенным большим любителем всякой живности, егерем заповедника, Кириллом Сергеевичем Ермоловым. Его дом был ближний к лесу, и стадо утром и вечером проходило мимо этого дома на пастбище. Вечером, когда стадо возвращалось из леса, бык остановился напротив двора, в котором он вырос и начал реветь. Кирилл Сергеевич, любивший животных, но не всегда понимавший мотивы их поступков, вышел за забор и ударил быка в лоб, называя его по имени: "бизон, бизон". На это "приглашение пободаться" Бизон ответил соответственно. В результате у Кирилла Сергеевича было сломано три ребра и две секции забора. Находившиеся рядом мужики огрели Бизона по задней части тела, и он спокойно отправился в коровник.

Понятно, что  стратегии хищника и травоядного эволюционно усиливали друг друга, повышая шанс на выживание наиболее «смелых» травоядных и наиболее «осторожных» хищных.

Летом 1956 года экспедиция в Вологодскую область, о которой говорил Сергей Сергеевич Туров, не состоялась, так как сам он попал на операцию по удалению почки. Второй профессор кафедра Андрей Григорьевич Банников спросил меня, что я собираюсь делать, и порекомендовал мне поехать в Воронежский заповедник, в котором он был незадолго до этого. Он дал мне рекомендательное письмо к заведующему научной работой заповедника Игорю Васильевичу Жаркову, представителю Волжско-камской натуралистической школы. Игорь Васильевич поручил мне картирование ряда бобровых поселений на территории заповедника, поучаствовал я и в отлове бобров для расселения. Кроме того, в заповеднике была и бобровая ферма, и  хорошая библиотека работ по бобрам. Так впервые за четыре года так называемой юннатской и студенческой работы по бобрам я впервые познакомился с научными работами по этим животным. Романтические представления об этих животных развеялись как дым. Особенно меня поразили факты о том, как бобер строит хатки. Прокопав из-под воды ход под подходящей кочкой, вылезает на поверхность и наваливает на образовавшееся отверстие кучу палок, обрубков древесины и грязи. Потом залезает обратно и выгрызает в этой массе полость. Если образуется новое отверстие, опять наваливает палок и опять выгрызает полость. То есть, никакого планируемого строительства  с точки зрения человека у этого зверька нет и в помине. Всё это происходит на уровне инстинктивной программы поведения, развившейся из ремонта ходов норы в крутом берегу. Если один из ходов обрушивался, и образовывалась дырка наружу, бобры его заваливали ветками и грязью, что бы обезопасить себя от проникновения в нору хищников и холодного воздуха.

В заповеднике в то лето находилось сотрудница Ленинградского зоологического института Вера Николаевна Никольская, которая собирала материал для Зоологического института. Однажды она  попросила меня помочь наловить летучих мышей, обитавших под железной крышей церкви в усадьбе заповедника. Я залез на крышу, отогнул лист железа и обнаружил под ним массу нетопырей, лесных и карликов. Вися на карнизе, опираясь одной ногой на выступающий кирпич, я сумел нахватать около 80 зверьков, засовывая их за ворот рубашки. Несколько зверьков были взяты Верой Николаевной для коллекции, а остальных мы окольцевали птичьими кольцами. Работа по кольцеванию рукокрылых в Воронежском заповеднике до войны В.С. Лавровым, погибшим на фронте, и его братом Леонидом Сергеевичем. Л. С. помог нам с определением  этих животных в живом виде. К сожалению, была допущена ошибка, и лесной нетопырь был определён им как усатая ночница. Той же осенью один из окольцованных лесных нетопырей был пойман в Болгарии, и это породило ошибочные публикации в Болгарской и отечественной литературе. Лишь на следующий, 1957 год, отлавливая окольцованных ранее зверьков, мы обнаружили предыдущую ошибку.

Отчитываясь на студенческом кружке о летней работе, я делал доклад о бобрах, но о председателя кружка получил массу упреков, что я ничего не рассказываю о летучих мышах, о которых было очень мало сведений в отечественной литературе. Ближе к весне моё, весьма поверхностное, знакомство с рукокрылыми «сработало»  для меня самым неожиданным образом. Оказалось, что центральный совет Всероссийского общества охраны природы решил организовать работу по изучению рукокрылых и методов их привлечения, поскольку этой работой не занималось не одно государственное учреждение. Единственным кандидатом на выполнение этой работы оказался я, тогда ещё студент третьего курса. Общество оплатило четырём студентам поездку в Воронежский заповедник, и назначило им зарплату, превышавшую студенческую стипендию в два раза. Я был назначен старшем группы. В экспедицию я пригласил свою однокурсницу С.П. Каменеву и двух студенток географического факультета нашего института. За полтора месяца нам удалось поймать и окольцевать около 800 летучих мышей, что примерно в три раза превышало количество рукокрылых, кольцуемых за такой же период в Воронежском заповеднике нашими предшественниками. Я занимался выслеживанием колоний этих зверьков и их отловом. Девицы помогали при отлове и кольцевании. На лето 1958 общество заключило с нами новый договор о продолжении работ. Дополнительно от нас потребовали изготовить и развесить пробную партию дуплянок.  Первого сентября 1957 года мы пришли в институт. Нам было объявлено, что нас отправляют на уборку урожая, на целину. Нас загрузили в товарные вагоны, так называемые теплушки и пять суток везли до Бийска. Поскольку вагоны были без удобств, на остановках, в зависимости от густоты окружающих кустов, нам давали команду: ребята на лево, девчонки на право. В разных вагонах команда могла быть разная. В поезде везли две с половиной тысячи Московских студентов, причём наш состав был не единственный. Могу только посочувствовать обитателям этих станций.  Из Бийска нас разослали по колхозам. Моя группа из 20 человек попала в селение Сетовка. Позже я узнал, что эта деревня известна минимум с 30-х годов 19 века, когда в её район, по-видимому, с Балхаша, забежал тигр и задрал несколько местных жителей. Сетовские мужики одолели его в рукопашной схватке. Об этом случае стало известно в Петербурге. По распоряжению государя императора было предложено выплатить участникам баталии 400 рублей серебром и представить шкуру в Петербург. До мужиков дошло только 100 рублей из 400, а шкура так и пропала где-то по пути. Российского бардака в этих местах хватило надолго. В центре Сетовки, куда попала наша бригада, находилось примерно три километра домов. Дальше, примерно на полтора десятка километров шли буераки, это были последствия так называемого раскулачивания. Дело в том, что на Алтае из пяти лет один год бывает прекрасный урожай, два года нормальный, один – посредственный и один полный неурожай. Многолетний опыт научил крестьян держать двухлетний запас хлеба на случай полного неурожая, и естественно никто не хотел сдавать в заготовку резерв. Байки, которыми нас кормили про кулаков, якобы гноивших хлеб в ямах, были связаны со способом хранения зерна, практиковавшимся в этих местам. На незатопляемой возвышенности рыли глубокие ямы, засыпали туда зерно, перекрывали соломой и землёй, и в таком виде хлеб мог храниться два года. 1956 год был очень урожайный, хлеба собрали чрезвычайно много, элеваторов не было, вывезти тоже не смогли. Зерно ссыпали на токах в длинные бурты и, даже не закрывая их, оставляли до следующего года. Ребята одного из соседних отрядов расчищали на метр сгнившее зерно урожая предыдущего года, чтобы засыпать на это место новое. Так что в мои годы хлеб гноила советская власть. Впрочем, большую часть изложенного здесь, я узнал уже много позднее, а в ту уборочную мы трудились от души. Многие студенты, в том числе и я, были награждены медалью за освоение целинных земель. Так называемая целина в этом районе выглядела полной бесхозяйственностью. В «целинный» совхоз были отрезаны земли от местных колхозов. В 1957 году урожай в нашем колхозе составлял 6-8 центнеров с гектара, а в целинном лишь 4-6. При этом в совхоз  отдавали практически всю поступавшую в район новую технику и поступавшие по разнарядкам предметы быта: радиоприёмники, проигрыватели и т.д.

В районе нашего колхоза глубина чернозёма достигала трёх метров и на такой почве в условиях резко континентального климата вырастала замечательная картошка. Местные жители клубни размером с литровую банку оставляли для еды, размером с пол-литровую на семена, а меньшие на корм скотине.

Для зоолога понятно, что в вечерних сумерках зелёные части растений гораздо питательнее, чем днём, поскольку начинается темновая фаза фотосинтеза, в которой образуются моносахара. Далее они оттекают к подземным частям растения, где соединяются в полисахара, в том числе во всем известный крахмал. Поэтому сумеречная активность растительноядных животных связана в первую очередь с питанием, а не с попыткой избежать нападения хищников. Ведь в сумерках хищнику подкрасться гораздо проще, чем днём. Например, суслики вечером питаются зелёными частями растений, а к утру начинают выкапывать их подземные части. Практика выпаса лошадей в ночном также использует этот принцип использования растений в период, когда зелёная часть содержит наибольшее количество питательных веществ. 

Вернувшись с целины, я вынужден был писать отчёт о летней работе для общества охраны природы. На сон оставалось 4-5 часов в сутки. В конце концов, начались проблемы со зрением, и я вынужден был взять академический отпуск. Я и не подозревал, что тут таится некоторая ловушка. Через месяц после ухода в отпуск получил повестку из военкомата. Там на моё замечание, что нахожусь в отпуске по болезни, получил ответ, что для института вы может и больны, а для армии здоровы. На медицинской комиссии у окулистов я сообщил, что у меня ещё в 10 классе произошло выпадение части поля зрения. Меня отправили в первую глазную клинику к врачу, который так и не смог поставить мне диагноз, но меня запомнил. Она дала справку, что меня необходимо обследовать в госпитале, на что по её словам требовалось не меньше двух месяцев. С этой справкой я явился в военкомат и растерявшемуся окулисту предложил пропустить меня дальше, предположив, что меня могут признать негодным из-за проблем с сердцем. После электрокардиограммы мне выдали запас второй категории: годен к нестроевой службе. Это позволило мне уйти из дневного института без риска тут же загреметь в армию.  Ближе к весне, меня разыскали представители киностудии научно-популярных фильмов, которым в разгар зимы потребовались живые летучие мыши для съёмок сюжета в киножурнал «Хочу всё знать». О зимовках рукокрылых на территории советского союза было тогда известно очень мало, кое-какие отрывочные сведения, без чёткого указания мест, содержались в кандидатской диссертации В.И. Абеленцева. Я предложил киностудии командировать меня на полтора месяца в Закарпатье. Со скрипом киностудия согласилась. Со мной киностудия послала в Закарпатье ассистента режиссёра Г.А. Мышецкого, который взял на себя труд по организации билетов и мест в гостинице. С ним мы приехали в Рахов. Я начал обследовать церкви, так как по сведениям Абелинцева однажды была найдена зимующая колония нетопырей за иконостасом. Естественно, я ничего не нашёл, кроме свидетельств того, что летом здесь обитают крупные колонии рукокрылых. Случайно разговорившись в столовой с парнишкой, я узнал, что недалеко от Рахова есть заброшенная шахта, где они с учителем видели летучих мышей. Я отправился туда и нашёл колонию из 49 длиннокрылов. О зимовках этого вида в СССР тогда было ничего не известно. Потом я отправился на разведку в район города Берегова, где опять же, по сведениям, подчерпнутым у Абеленцева находили зимующих рукокрылых в заброшенных каолиновых шахтах. Двое местных мальчишек помогли мне найти входы в эти шахты. Фонарики в то время были неважные, и для страховки я обязательно носил с собой свечи. В семи или восьми шахтах зимовало несколько десятков летучих мышей разных видов. Перебравшись в Ужгород, я обратился за советом на кафедру зоологии Ужгородского Университета. Там мне рассказали о геологоразведочных штреках в районе села Середнее, на пол пути в сторону Мукачево. Съездив туда, с помощью местного жителя, который показывал мне входы, я слазил примерно в 15 таких штреков и там тоже нашёл несколько зимующих летучих мышей. В Ужгороде, в краеведческом музее удалось обнаружить несколько зимующих рыжих вечерниц в пустотах между оконной коробкой и стеной. Вернувшись в Рахов за Г. А. Мышецким, я отправился по всем обнаруженным точкам, собирая найденных летучих мышей в специальную клетку чемодан. И приехав в Москву, привёз  несколько десятков зверьков 13-ти из 17-ти известных тогда для Закарпатья видов. Съёмки на киностудии задерживались, и три недели нам вместе со Светланой Петровной Каменевой пришлось передерживать зверьков, кормя их каждый день из рук. Опыта длительного содержания рукокрылых в неволе у нас тогда не было. Сложнее всего, оказалось, кормить больших подковоносов. Когда этих зверьков брали, в руки они отчаянно вырывались, до крови кусали пальцы, отказывались пережёвывать мучного червя, засунутого им прямо в пасть. В литературе тогда бытовало мнение об особой злобности, кровожадности и даже зачатках каннибализма у зверьков этого вида. Лишь через несколько лет мы выяснили, в чём дело.  У подковоносов сросшаяся в единый монолит грудная клетка, дыхание происходит за счёт диафрагмы, а мы их держали так же, как гладконосых летучих мышей, тем самым, подвергая их удушью. Неудивительно, что они так сопротивлялись. Это всё равно, что повесить человека за ноги, и удивляться, что он станет злобным и кровожадным. Для улучшения аппетита летучих мышей Мышецкий предложил попробовать давать им кагор, что тогда практиковалось на многих видах. Даже в Московском Зоопарке заболевшему слону Шанго тогдашний директор, председатель парткома и председатель профкома совместно относили и давали выпить ведро кагора. Совместно они это делали, поскольку боялись, что не участвовавший в мероприятии напишет донос в вышестоящие инстанции. Таковы реалии тогдашней послесталинской эпохи.

Сюжет съёмок был прост. Летучие мыши должны были свободно пролетать между горизонтально натянутыми одна над другой проволоками и натыкаться на них, когда у них были заткнуты ватой уши. Увидевши на экране свои лица крупным планом, и я, и Светлана были несколько ошарашены необычностью этого впечатления. Этот сюжет снимал режиссёр Борис Генрихович Долин – старый русский интеллигент с большим опытом съёмки биологических объектов. При тогдашней мало чувствительной плёнке приходилось ставить очень мощное освещение – 6 кВт. От такого мощного освещения начинал плыть грим на лицах, а гримировать тогда приходилось довольно обильно, из-за плохой цветопередачи тогдашней плёнки. Например, неподкрашенные губы выходили на экране синими. Лишь позже, сталкиваясь с киносъёмкой у разных режиссёров и операторов, я понял, что Борис Генрихович Долин был высочайшим мастером своего дела.

Перебирая в памяти интересных людей, с которыми меня сталкивала жизнь, не могу не упомянуть своих вузовских преподавателей. Человеком, который помог мне выработать нонконформистский подход к действительности, был Владимир Георгиевич Остроумов. Он был из биологов той замечательной школы, которая описана у Гранина в романе "Зубр". В студенчестве контактировал с Темофеевым-Ресовским, Остоуровым, а последние годы жизни Николая Константиновича Кольцова был его секретарём. Отрицательное отношение к "лысенковщине" у меня сложилось ещё в кружке Петра Петровича Смолина, где пели массу издевательских частушек по поводу этой псевдонаучной чертовщины. От Остроумова мы узнали о лекциях по генетике, которые в то время читали в Московском Обществе Испытателей Природы (МОИП) на Моховой. Мы со Светланой ходили туда как на праздник. Другой замечательный педагог - ботаник И.Г. Серебряков читал у нас анатомию и морфологию растений. После его лекций всегда оставалось впечатление очень глубокого проникновения в суть вопроса, который он излагал. Неорганическую химию вела М.Г.Сканави-Григорьева, учебник которой используют до сих пор. Она была первая женщина в России - доктор химических наук, делавшая свою диссертацию у Кюри-Складовской. Анатомию человека вела М.М. Курепина, отрабатывавшая на нашем потоке функциональную анатомию, по которой немного позже издала свой учебник.

Мы со Светланой входили в сменную редколлегию нашей настенной факультетской газеты. Светлана неплохо рисовала, я придумывал разные прибамбасы. Газета выходила три раза в месяц. Раз в десять дней очередная сменная редколлегия выпускала следующий номер, обычно на пяти-шести ватманских листах. Владимир Георгиевич Остроумов втянул нас со Светланой в кукольный театр, где мы оказались главными действующими лицами. Я делал механику для тростевых кукол, Владимир Георгиевич лепил головы, Светлана их раскрашивала. Тогда же мы познакомились с режиссёром кукольного театра Образцова, и мне даже предлагали перейти в театральные кукольники, так ему понравились мои технические решения. Когда мы были на третьем курсе, у нас сменили декана, поставили ярого агронома и "лысенкоида" по фамилии Секун. Он вообразил меня главой антилысенковской студенческой оппозиции, хотя таковой в принципе не существовало, и начал строить мне различные каверзы. Его очень злило, что я занимаюсь наукой. Раз в три недели он вызывал меня к себе в кабинет и орал, что я обманываю государство: из меня готовят учителя, а я собираюсь "улизнуть" в науку. Единственное, что я смог ему ответить, что в университете готовят людей для науки, а большая часть из них идёт работать в школу. Тогда я не знал, что в Потёмкинском институте центральным парткомом велась компания по выживанию студентов, интересующихся наукой и подготовки чисто педагогических кадров. В конце концов, я был вынужден забрать документы и уже на следующий день я был студентом четвёртого курса Московского Городского Заочного Педагогического института, который работал практически как вечерний. Четыре раза в неделю по вечерам были практические занятия, а по воскресеньям с девяти до четырёх нам читали лекции. Уровень подготовки в заочном образовании был значительно ниже, чем в очном, но основные предметы я уже прошёл в Потемкинском. Заочный тогда занимался на базе Ленинского Пединститута. В декабре я подошёл к заведующему кафедрой химии Балезину с просьбой перезачесть мне практикум по физической химии, который я прошёл ещё в Потёмкинском. Он предложил мне поступить на работу к нему на кафедру, где он хотел создать радиоизотопную лабораторию. Поскольку я в этом ничего не понимал, меня отправили на полуторамесячные курсы в институт Физической химии СССР, где с четырьмя курсантами занимались четыре специалиста. Один из курсантов был профессор биохимии из Чехословакии. От него в приватном разговоре я узнал, что первые промышленные партии витаминов B 12 были получены из фекальных отстойников с глубины около 20 метров. Эта случайная информация пригодилась, когда много позже я обдумывал вопросы, связанные с употреблением поморами квашеной рыбы. Эту рыбу сквашивают в запечатанных бочках в анаэробных условиях. При сбраживании мелкой рыбёшки освобождается кальций, содержащийся в скелетах, и в анаэробных условиях образуются витамины группы В. Забавно, что настоящие вьетнамские соусы к рису также получают сбраживанием различной мелочи в глубоких земляных ямах. Квашенье мясо морского зверя у северных народов также, видимо, восполняет недостаток в питании витаминов этой группы.

Первого февраля 1959 года мы со Светланой Каменевой поженились. Тогда отдельных дворцов бракосочетания не было - регистрировали в Загсе. Нас записали между кем-то умершим и кем-то родившимся. Когда мы вышли из Загса, на Миусской площади была метель. За два переулка от  нас в этой метели промелькнула какая то собака, и Светлана моментально умчалась, чтобы её разглядеть. Когда она вернулась, я сказал ей, что, не успевши выйти из Загса, она тут же умчалась за первым попавшимся кобелём. Лет десять, когда я рассказывал эту историю друзьям в её присутствии, она ужасно злилась, и оправдывалась тем, что приняла эту собаку за редкую тогда в Москве афганскую борзую, а оказалась какая-то легавая.

Собаководством Светлана увлекалась с пятидесятого года, с седьмого класса, была ярой доберманисткой. В наших экспедициях 1957-58 года в Воронежский заповедник принимала участие и её доберманша Кармен, отдрессированая ей до высочайшей степени послушания.

Летом 1959 года Светлана окончила институт. Тогда же мне поступило предложение из антирабической лаборатории Мечниковского института съездить на месяц в командировку в Карпаты вместе с их сотрудницей и собрать там материал по возможной заражённости летучих мышей бешенством. Я взял на работе отпуск за свой счёт и отправился в эту экспедицию со Светланой и сотрудницей антирабической лаборатории Еленой Клюевой. Моей обязанностью было находить и ловить летучих мышей, а Лена брала пробы на вирус бешенства. За три недели совместными усилиями мы погубили около трёхсот зверьков. Естественно, никакого бешенства мы не обнаружили. Сэкономленную неделю от этой командировки мы со Светланой и моим знакомым Ужгородским туристом Степан Степановичем Балакиным мы потратили на поход по Карпатам. За пять дней мы преодолели 150 километров, 5 вершин и 8 перевалов. У Степана Степаныча была подробнейшая венгерская карта Карпат со всеми высотами. Впервые я тогда столкнулся с удобством нормальных топографических материалов в пешем походе. В последний день мы сделали остановку на хорошо известной тогдашним туристам Антоловецкой поляне. Пока мы досасывали последние 4 куска сахара, сидя на краю блюдцеобразного углубления на верхушке горы, окружённой пихтами и елями, над поляной раздался свист и я увидел летящий снаряд. С грохотом он рухнул ниже по склону, который мы перед тем преодолели. Взрыва не было. Мы предпочли как можно быстрее спуститься с горы и увидели танкодром, где шли учебные стрельбы. Когда танк преодолевал ров, запоздав с выстрелом, снаряд улетал в горы, как раз в том направлении, откуда мы пришли. При подходе к конечной точке нашего маршрута - Ужгороду, в старом буковом лесу мы попали под ураган. На нас падали сучья толщиной до 20 сантиметров, так что приходилось смотреть не только под ноги, что бы не споткнуться, но и наверх, что бы не схлопотать суком по голове. Вечером мы сели в поезд, а на следующее утро увидели в окно последствия урагана по другую сторону Карпат. В этой местности выпал град величиной с куриное яйцо. На деревьях практически не осталось листьев. Земля была перемешана, как будто по ней промчалось разъяренное стадо.

В сентябре планы у завкафедры химии изменились, и он меня уволил. Мой друг, Сергей Тихомиров, преложил мне работать в десятом дезинфекционном отделении города Москвы по истреблению грызунов. Мне достался участок в районе теперешнего метро Багратионовская. Фили тогда ещё были обычной деревушкой с частными домишками. На участке оказался густо заселённый крысами объект - база макулатуры. К реке Фильке была протоптана крысами тропа шириной сантиметров 20, с плотно убитой почвой. Там обитали тысячи крыс. После одной из затравок, на поверхности удалось собрать около четырёхсот трупов. За субботу - воскресенье 150-ю давилками я добывал до 100 крыс. В 30 процентов случаев обычная крысоловка разбивала крысе нос, и она сидела рядом и чесала за ухом задней лапой. В таком случае я хватал её и помещал в клетку. У отделения был план сдать за год 40 живых крыс в центральную лабораторию для испытания ядовитых приманок. Когда я начал работать была сдана одна крыса. За ночь, таким образом, я ловил до тридцати штук, так что годовые плановые показатели были выполнены мной за два - три дежурства. Попадались и очень крупные экземпляры. Одного самца, обхватить вокруг шеи которого не хватало моих пальцев, я отвез в Зоомузей - он весил 550 граммов. Другой экземпляр был пойман живьём в стандартной молочной фляге. Стоя на дне, он носом доставал до крышки. Взвесить эту злобную тварь у меня тогда не было возможности. На этой базе среди макулатуры иногда попадались интересные вещи. Мне достались карты четырёхвёрстка в дюйме всей Европейской части СССР, списанные университетской библиотекой, некоторые карты Средней Азии и Закавказья. Много лет запас этих карт выручал меня во время экспедиционных поездок, хотя на многих из них съёмки датировались серединой 19 века. Иногда попадались папки с грифом "совершенно секретно - хранить вечно". Внутри оказались донесения военного цензора Морозовской кавалерийской дивизии. В одном из донесений сообщалось, что в расположении батальона в лесу обнаружены клочки дивизионной многотиражки, употреблённой по назначению. Принятые меры: проведена разъяснительная беседа, что такое обращение с печатью может привезти к обнаружению дислокации части. Другой случай с употреблённой по прямому назначению газетой произошёл уже со мной в 1969 году в Туркмении. Мы поднялись втроём к одной из пещер, находившихся неподалёку от границы. Мой друг Гена Насыров из Ашхабада, его знакомый этнограф Серёжа Демидов и я ночевали около этой пещеры. Дело было в начале мая. У Серёжи был с собой запас газет, напечатанных иероглифами для среднеазиатских корейцев. Осенью, приехавший в Москву Гена Насыров с хохотом рассказал мне следующую историю. Встретивший его на улице в Ашхабаде знакомый лейтенант КГБ поинтересовался, не встречал ли он в горах китайцев (отношения с Китаем были тогда напряжённые). Гена поинтересовался, в чём дело, и лейтенант рассказал ему, что в районе границы найдены остатки Китайской газеты. Гена спросил, не от заместителя ли по полит части погранзаставы в районе горы Душак. Тот подтвердил. Попросил Гену зайти в управление КГБ, где в пластиковом пакете показал ему обрывки использованной газеты. Присмотревшись, он указал на напечатанную мелким шрифтом русским языком строчку: "по ленинскому пути" и объяснил, что он водил на экскурсию в эту пещеру начальника погранзаставы с семьёй и увязавшегося с ними его зама, начальника политчасти, который на обратном пути на заставу имел очень таинственный вид. Оказывается, он обнаружил эту газету, и проявил бдительность, в тайне от начальника заставы представив свою находку и на пол года заморочив голову Ашхабадскому отделению КГБ. КГБешники спросили, не осталось ли остатков той газеты, чтобы понять, от неё ли оторвано. Однако, в результате они сами выяснили номер газеты, и, проверив, убедились, что именно этого номера у Демидова нет в его подшивке. Третий, достойный упоминания случай, с использованной газетой произошёл в этом же месте, но уже без моего участия. На вершине горы Душак находилась военная радиолокационная станция с казармами, мощными дизелями, складом ГСМ и прочей инфраструктурой. Его обслуживала целая рота. Представители гражданской авиации решили оттянуть для своей радиорелейной станции это место. Обратились за советом к тому же Генке Насырову. Он знал, что это район сейсмически нестабильный, там часто бывают мелкие землетрясения, и посоветовал сейсмолога, который может дать соответствующую справку. Выехавший  на место сейсмолог при обследовании обрыва под радиолокационной станцией, обнаружил торчащий из трещины, захлопнувшейся при микроподвижки, клок газеты, прилетевший сверху из расположения роты. Этот клок был зажат так плотно, что удалось оторвать лишь торчащую наружу часть. В дополнение к заключению этот клок был приложен как вещественное доказательство. Материал был отправлен командующему ПВО Среднеазиатского военного округа. Тот отдал указания переместить радиолокационную станцию в другое место. В прочем гражданские авиаторы от этого мало что выиграли: найти одного - двух операторов, желающих зимовать на верхушке горы, они не сумели и поставили автоматическую станцию.

Второго декабря 1959 года у нас со Светланой родился сын Андрей. В роддоме его простудили, и в трёхнедельном возрасте у него началась двусторонняя пневмония. Вместо обеденного перерыва я ехал в больницу, где у меня брали кровь для впрыскивания Андрюше, а вечером на занятия в институт. В 0.30 встречал из больницы Светлану, матерям тогда на ночь оставаться в больнице запрещали, а к шести утра отводил её обратно. Хорошо, что от Пушкинской площади, где мы жили, до площади  Восстания, около которой находилась больница, было не далеко. В таком изматывающем режиме прошло два месяца, и тут выяснилось, что в Воронежском заповеднике освободилась вакантная ставка зоолога. Я созвонился с заповедником, где меня хорошо помнили по работе 56-58 годов, и уехал работать туда на должность младшего научного сотрудника. В институте друзья продолжали меня отмечать, будто я присутствую на всех занятиях. Через месяц я взял на 10 дней отпуск за свой счёт и за это время умудрился сдать семь зачётов и три экзамена, задолженность по которым у меня образовалась в связи с переходом из очного института в заочный. В заповеднике мне были поручены две темы, разрабатывавшиеся в системе 17 заповедников: факторы определяющие динамику численности куницы и факторы, определяющие динамику численности белки. Также, полагалось осуществлять пять научно-технических мероприятий: зимний учёт следовой активности млекопитающих, осенние и весенние учёты мышевидных грызунов, учёт заселённости нор лисицы, барсука и енотовидной собаки (таких нор тогда было известно около двухсот), и по велению души отлов и меченье рукокрылых. Официальным руководителем работ по белке и кунице был И.В. Жарков - зоолог довоенной формации, работавший до войны в Волжско-Камской экспедиции, а затем в Кавказском заповеднике. Штудируя горы литературы в библиотеке по этим темам, я составлял план работы, который обсуждал с ним. В конце концов, мне стало ясно, что для осуществления такого плана, требуются усилия мощной лаборатории или даже целого института. Надо сказать, что численность белки была крайне низкой, количество встреч этого зверька было ниже, чем, например, куницы. Пришлось искать обходные пути. В конце концов, удалось добраться до фенологических анкет, которые вела в пятидесятые-шестидесятые годы фенолог заповедника Л. А. Гоббе. Эти анкеты ежемесячно заполняли все наблюдатели заповедника, а их было более тридцати. В них отмечали кварталы, в которых встречали белку и куницу, и различные интересные наблюдения за ними. Выбрав конкретные данные по этим животным из анкет в отдельную картотеку, я получил сведения о более чем 3,5 тысячах встреч белки и примерно 800 встречах куницы, а также несколько десятков случаев прямых наблюдений за питанием белки. Белка встречалась лишь в некоторых кварталах из 550, на которые был разбит заповедник. Оказалось целесообразным сравнивать количество кварталов, заселённых белкой в разные годы. Для уменьшения погрешностей от отдельных случаев вранья наблюдателей, материалы за каждый год разбивались на две группы, в одну из которых входили чётные месяцы, а в другую нечётные. Параллельность этих линий свидетельствовала о том, что в целом они верно отражают тенденции изменения численности белки. Летопись природы позволила выяснить, чем отличались годы подъёма численности от годов спада. Подъём численности происходил через год-два после хороших или средних урожаев лещины, спады - после низких урожаев. В то время считалось, что численность белки определяется урожайностью хвойных. В заповеднике было много площадей, занятых сосной. Но белка использовала сосновые шишки лишь во время прочного наста, когда она не могла дорыться до запасённых ей орехов и желудей. Таким образом, сосновые шишки являлись лишь поддерживающим кормом в тяжёлые периоды, и обилье этого корма отнюдь не определяло динамику численности этого зверька. Это было маленьким открытием, ведь до этого работы по численности белки велись в основном в зонах распространения ели, от урожая семян которой там и зависела её численность.

К учёту зимней следовой активности я привлёк группу приехавших из Москвы студентов Педагогического института. Я развёз их на кордоны, каждому была выдана маршрутная книжка, где были нарисованы общий маршрут и отрезки просек, по которым следовало провести учёт. По маршруту отправлялись студент и наблюдатель с кордона, наблюдатели знали маршрут и следы, а студенты делали все необходимые записи. Таким образом, за два дня учёта было пройдено более 500 километров маршрутных учётов.

Нанесённые на карту данные о встречах куниц подтвердили полученные из фенологических анкет данные о том, что лесная куница в Воронежском заповеднике привязана к поймам речек и ручьёв. Причина этого, по моему мнению, в том, что  поймы заселены серой полёвкой, а остальная территория - рыжей. Тогда я ещё не знал, что эти полёвки существенно отличаются по поведению. Серые полёвки выходят на кормежку и тупо пасутся на том месте, где найдут корм. Рыжие полёвки, срезав стебелёк, тут же утаскивают его в укрытие, где в безопасности поедают. Подкрасться к ним хищнику гораздо сложнее. Забавно, что в некоторых дубравах заповедника белка и куница постоянно обитали вместе на протяжении многих лет. Не такой уж видно смертельный враг белке лесная куница, как об этом принято думать.

В июне-июле 1960 года я сдал последнюю сессию и госэкзамен в институте и получил диплом преподавателя биологии и химии. И только в конце лета удалось поработать в заповеднике, куда приехали и Светлана с сыном. Год выдался очень грибной. Поскольку я целый день бегал в лесу, найденные грибы я срезал и клал в полевую сумку, а потом собранную кучку прикапывал. Возвращаясь домой после маршрутов, я брал пару вёдер и шёл собирать свои ухоронки и через час возвращался с полными вёдрами грибов, чем вызывал зависть местных жителей. "Мы тут выросли, все места знаем, а он за час два ведра грибов собирает". Им и в голову не приходило, что это результат целого дня работы, специально то на грибы я не отвлекался. Осенью я отвёз своих в Москву с хорошим запасом сушеных грибов. Зимовать с малышом в предоставленном мне жилье было невозможно: в субботу после целого дня топки температуру удавалось поднять лишь до восьми градусов, а ночью на полу замерзала вода. На кухне у меня завелась мышиная футбольная команда. В их распоряжении оказался кусок засохшего белого хлеба с примесью кукурузы, из которого они быстро выточили шар, размером с бильярдный. Одна мышь выскакивала из норы и пыталась его укусить, шар откатывался в противоположном направление, где тут же выскакивала другая мышь, после чего шар катился в третьем направлении. Если их громыхание мешало заснуть, то брошенный в дверь тапочек на время прерывал матч. Если же "футболисты" начинали наглеть и залезать в продуктовый шкафчик или на стол, то с помощью давилок численность команды сокращалась, а сами игроки поступали на корм соседскому коту. Часть дома, в которой я жил, была самой ближней к лесу в поселке. Осенью на бугор в 50-60 метрах приходил олень и ревел так, что в окнах дребезжали незамазанные стекла. Когда его удавалось разглядеть, в лунном свете видна была струя пара, бившая на 2-3 метра у него из пасти во время рёва. Этот олень бросал вызов содержавшемуся в неволе самцу, имевшему в загоне свой гарем самок, поэтому концерты дикаря повторялись практически каждую ночь. Во время осеннего гона самцы издают резкий запах, и мясо их употреблять в пищу практически невозможно, вонь ни чем не отобьёшь. Однажды осенью, во время гона, в тихую, совершенно безветренную погоду, я шёл по струе запаха два километра и вышел прямо на  самца, который до этого прошёл передо мной. В то время в заповеднике проводили отстрел оленей, численность которых превышала все разумные пределы и серьёзно подорвала их зимнюю кормовую базу. В первую очередь "убирали" обнаглевших зверей, грабивших огороды. Кроме того, часть оленей приспособилась подбирать у железнодорожных путей сахарную свеклу, которую везли на сахарный завод в Рамонь. Свёклу везли на открытых платформах, и часть её от тряски падала на пути. Вдоль всех путей располагались олени, которые с жадностью её поедали. Декабрь 60-го года выдался очень тёплым и туманным. Метеостанция зарегистрировала за весь месяц всего четыре часа солнечного сияния (метеорологический термин, означающий ясное небо). Олени, которые вылезали на железнодорожное полотно Рамонской ветки в такую мягкую погоду, разрушали железнодорожную насыпь, и обходчик путей засыпал заповедник жалобами на бесчинство оленей. Половину его зарплаты составляла надбавка за содержание насыпи в хорошем состоянии, и олени его благополучно лишали этой части жалования. Этих железнодорожных вредителей отстреливали во вторую очередь. Мясо продавали сотрудникам заповедника. Жир благородного оленя твердеет при более высоких температурах, чем бараний, поэтому кусок жареного мяса приходилось живать очень горячим, иначе на нёбе образовывалась твёрдая корка жира. Тем более что осенние звери были на один - два пальца под шкурой покрыты жиром. Иногда мне перепадало дармовое мясо, однажды мне привезли самку оленя, которая решила перепрыгнуть пути перед идущим паровозом, но траектории сошлись и зверь погиб. Сначала я вырезал наиболее лакомые части: язык и сердце, которые я обнаружил в районе таза. Печень мне найти не удалось. Я нарезал из окороков мясо и, наполнив 10-ти литровую кастрюлю, посолил его и поставил на печку. Рядом стоял чайник, я доливал из него кипятка вместо выкипавшей воды. Три недели питания варёной оленятиной оставили приятные гастрономические воспоминания на всю зиму. Половину своей тогдашней зарплаты я отправлял в Москву, поэтому на питание оставалась мизерная сумма. Хватало денег на хлеб, чай и сахар. Дежурным блюдом было два - три ломтика сала, зажаренные с луком и залитые кипятком. Но роскошь лесной жизни, кипевшей по соседству, как-то компенсировала эти неудобства. Кабаны приходили во двор и подкапывали туалет. В ста пятидесяти метрах от крыльца гнездился ворон, в восьмистах метрах от дома было гнездо сокола балобана, в 1200 - орла могильника. Вороны постепенно выжили этих хищников из их владений. Строить гнездо вороны начинали в феврале, прилетавший позднее балобан подвергался их ежедневным атакам. Каждый день над проходящей рядом дорогой происходили баталии. Сокол гнался за одним вороном, а второй, вися в метре за его хвостом, издавал дикий крик, у сокола не выдерживали нервы, и, развернувшись, он бросался на крикуна. Тогда роли менялись - первый ворон становился в метре за соколом и издавал такие же дикие крики. В конце концов, они выжили балобана. Впрочем, дети доставляли воронам немало хлопот. Когда воронятам приходило время вылетать из гнезда, чего они делать явно не хотели, взрослые вороны начинали разбирать гнездо по веточкам, тем самым вынуждая молодых взлететь. Старые вороны водили молодых по лесу до конца августа, видимо обучая всем премудростям. Позже я столкнулся с лёгкой обучаемостью воронов звукоподражанию. В виварии биофака в клетке жил ворон Карлуша, он обожал заведующую виварием Фаину Андреевну Ильину. Когда Фаина Андреевна вернулась из отпуска, Карлуша на радостях стал поливать её отборным матом. Просто во время её отсутствия рабочие ремонтировали соседнюю вольеру и существенно обогатили репертуар птицы. Для "исправления" его посадили в бывшие обезьяньи открытые уличные клетки, стоявшие на уровне третьего этажа вивария. Однажды подходя к виварию, я услышал, как кто-то тоненьким свистом исполняет увертюру к "Князю Игорю". К моему удивлению это был Карлуша. В его репертуаре оказался ещё ряд классических оперных партий. Он подцепил эти мелодии у  одного из рабочих по ремонту мебели из мастерских, расположенных более чем в ста метрах от его клетки. Этот парень в обеденный перерыв на улице постоянно насвистывал эти мелодии, и Карлуша перенял их очень быстро.

Весной 1961 года, в свой очередной отпуск, я побывал в Ленинграде, где познакомился с летучемышатником П.П. Стрелковым. Он порекомендовал мне в помощники на лето 61 года для работы с рукокрылыми Веру Дмитриеву, позднее Сосновцеву. Вера имела небольшой опыт работы с рукокрылыми в Крыму и несколько раз бывала в подземных зимовках в Ленинградской области. Мне пришлось показывать ей работу в Воронежском заповеднике, начиная с азов. Лишь к концу августа она немного освоила мой метод выслеживания колоний по коммуникационным крикам рукокрылых. Но отлов и кольцевание этим летом мы проводили втроём со Светланой и Верой. Нам удалось окольцевать 1493 зверька. Впрочем, до приезда Веры, ещё в мае, мне, наконец-то, удалось поймать группу из девяти гигантских вечерниц - достаточно редкого вида. Двух или трёх из них я живьём отправил бандеролью Александру Петровичу Кузякину, ведущему специалисту по рукокрылым, и автором единственной монографии на русском языке по рукокрылым "Летучие мыши". В коллекции Александра Петровича этого вида тогда не было. Мы с ним были знакомы и раньше. Он присутствовал при моём отчёте 1958 года во Всероссийском обществе охраны природы. Через три недели после отправки бандероли я получил очень тёплое письмо от Александра Петровича, с предложением поступать к нему в аспирантуру, в этом же, 1961 году. Я поблагодарил его, и сообщил, что прерывать уже начатый сезон не могу, и рассчитываю поступать на следующий год. Работали мы в то лето по 14 - 16 часов в сутки, так что, в конце концов, оставалось одно желание - спать. К выполнению других моих заповедниковских обязанностей я подключил юннатов из КЮБЗа, группа которых была в то время в заповеднике. Ребята проводили обследование заселённости нор лисицы, барсука и енотовидной собаки. Лена Фёдорова, юннатка, участвовала в работе с летучими мышами. Двое мальчишек по разработанной мной методике снимали чертежи дупел, в которых обитали рукокрылые. Небольшим буром просверливалось отверстие сквозь стенку дупла, на конце размеченной на сантиметры трубки была закреплена электрическая лампочка от карманного фонарика, а через вставленную в леток перископическую систему (изготовленный мной, так называемый дуплоглаз) определялось появление этой лампочки в полости дупла. Когда эта лампочка упиралась в противоположную стенку, можно было установить размер полости в данном месте. Затем, тем же способом, измеряли поперечное сечение дупла. Были сняты чертежи 16 дупел. Пробуравленные дырки затыкали палочками, и дупло могло функционировать дальше.

После окончания этого сезона у меня бывали случаи, когда я спал по двое - трое суток подряд. В это время мне очень досаждали дятлы, которые прилетали на дом, и долбили стенки, доставая из трещин, спрятавшихся на зиму насекомых. Осенью в заповеднике прошло совещание представителей 17 заповедников, выполнявших фронтальные темы по белке и кунице. Мой доклад был признан в числе четырёх лучших. По существу, за два года я ответил на основные вопросы, на изучение которых отводилось 10 лет.

В заповеднике в это время сменился директор. С новым начальником отношения у меня не сложились, частично по моей юношеской задирчивости, частично по его явной глупости. Он пытался в летний сезон фиксировать в 9.00 часов утра появление в конторе сотрудников. У меня рабочий день начинался в пять - шесть часов утра и в конторе я не появлялся неделями. Его это злило и давало основания для всяческих придирок. Окончательно его вывела из равновесия история с отправлением на ВДНХ в павильон охотоведения нескольких особо ценных чёрных бобров. Меня попросили сопровождать их вместе с сотрудницей бобровой фермы, никогда не бывавшей в Москве. Когда мы привезли бобров на ВДНХ, оказалось, что вольера для их содержания почти полностью разрушена, и чинить её некому. Я занялся восстановление вольеры вместе с сотрудником ВДНХ. Командировка была дана мне всего на два дня. Свою задержку я согласовал с сотрудником Главка, которому подчинялся заповедник и вернулся назад только через неделю, которую провёл за ремонтом вольеры. Все попытки объяснить директору ситуацию были бесплодными, мне было заявлено, что пусть звери сдохнут и разбегутся - его это не интересует. Я ответил какой-то колкостью. На профсоюзном собрании он пытался критиковать меня по выводам моей работы по питанию белки. Я сказал собранию, что это предмет разговора на научном совете заповедника, а не на профсоюзном собрании, где людей интересует заготовка сена, дров и тому подобные вопросы. Ближе к весне в заповедник приехала комиссия из Москвы, которая интересовалась работами по белке и кунице. Это был отклик Главка на критику Хрущёвым фильма Згуриди, в котором показывали сотрудника Алтайского заповедника в бинокль наблюдавшего за белкой. Хрущёв проворчал: "Чёрт знает, чем занимаются!". Тут же покатилась волна проверок. Приехавшие к нам проверяющие оказались специалистами по тушению лесных пожаров. Пришлось объяснять им, что белка занимает первое  - второе место в заготовках пушнины по количеству и стоимости. Знание закономерностей изменения её численности необходимо для планирования её промысла. Хотя я был только исполнителем, а руководителем числился И.В. Жарков, я оказался "крайним" и в начале лета 1962 был уволен из заповедника. Поскольку я уже имел договорённость о поступлении в аспирантуру, я не сильно огорчился и уехал в Москву. Сдав вступительные экзамены с хорошими результатами, я был принят, и получил возможность три года работать с рукокрылыми.

Руководителем моей работы был Александр Петрович Кузякин. Рукокрылыми он сам уже давно не занимался. Его основные интересы в это время лежали в области зоогеографии и коллектирования бабочек. Да и раньше экологией, в том числе и рукокрылых он не особенно интересовался. Он считал особенно важным, что бы я смог оценить плотность поселения рукокрылых в Воронежском заповеднике, то есть количество зверьков разных видов, приходящееся на один квадратный километр. Методов учёта рукокрылых в то время не существовало. Но без количественных показателей было крайне трудно оценить их роль в биоценозах. Поскольку эти зверьки постоянно перемещаются между разными убежищами, а некоторые виды живут относительно крупными скоплениями, но только в отдельных местах, привести данные к плотности на квадратный километр казалось почти нереальным. Колонии рыжих вечерниц в разные периоды лета насчитывают разное количество зверьков. В конце апреля - начале мая в колониях бывает до 80-90 беременных самок, в середине мая 20-30, в первой половине июня опять до 80-ти, после появления молодняка (обычно в середине июня) эти большие колонии разбиваются на несколько (до 30-40 зверьков в каждой), но количество взрослых самок в них уменьшается, и общая численность колонии определяется молодняком. В конечном счёте, я пришёл к выводу, что в среднем на один квадратный километр в Воронежском заповеднике количество рыжих вечерниц составляет около 70 особей. Ещё труднее было ответить на вопрос, какое воздействие на лесных вредителей оказывают эти животные. Даже если бы было можно определить, сколько в среднем съедает в сутки каждый зверёк, всё равно неизвестна общая биомасса летающих насекомых, и воздействие, которое оказывает изъятие этого количества на динамику их численности.

В 1963 году была опубликована книга ученицы А.Н. Формозова Галины Евгеньевны Корольковой "Влияние птиц на численность вредных насекомых". Это были результаты скорпулёзнейших 15-ти летних исследований в Теллермановском лесничестве на реке Хапре в той же Воронежской области. Ей удалось выяснить, сто по некоторым видам лесных вредителей птицы уничтожают до 40 % популяции, но ответить на вопрос, как это влияет на дальнейшую динамику численности вредителей, оказалось невозможно. Однако, она поставила исключительно изящный опыт, давший ответ на ток, как воздействие птиц (истребление им вредителей) сказывается на годовом приросте древесины. Несколько дубов она изолировала рыболовной сетью от воздействия птиц, предоставив, таким образом, эти деревья в распоряжение вредителей. Годовой прирост древесины этих дубов оказался на 40 % меньше, чем у контрольных, доступных воздействию птиц. В питании дневных птиц - воздухореев - ласточек и стрижей процент вредных для леса насекомых составляет 10-12 %. Однако большинство лесных вредителей во взрослой фазе летают в сумерках и ночью, в период наибольшей активности именно рукокрылых. У охотящегося в воздухе в это же время казадоя, вредные насекомые составляют до 80 % рациона. Исходя из соотношения численности птиц и численности рукокрылых на один квадратный километр, я принял, что рукокрылые обеспечивают в средней полосе порядка 10 % годового приросты древесины, но это субъективная оценка, поскольку произвести какие либо точные измерения невозможно. Кроме того, это относится лишь к южным широколиственным лесам. Некоторые уточняющие данные удалось получить лишь в 90-е годы, через 30 с лишним лет после начала этой работы. На этом я остановлюсь несколько позднее.

Александр Петрович фактически пустил мою работу на самотёк, его помощь заключалась в редактировании написанных мною кусков текста, но вот тут он оказался замечательным мастером, тем более что я был самоучкой, и сколько-нибудь существенного навыка написания научных текстов по существу не имел. По своей молодой самонадеянности я пропустил мимо ушей его стратегические советы: он советовал начать описание повидовой экологии с видов, по которым у меня было меньше всего материала. Я же, в первую очередь, стремился разобраться с материалами про рыжей вечернице, которые были у меня наибольшими по объёму, и завяз в них на пару лет. Ценность рекомендаций Александра Петровича я понял лишь позднее, когда помогал Ирине Касимовне Рахматулиной при написании её кандидатской диссертации. Она последовала именно этой схеме, которую я воспринял у Александра Петровича, и справилась с написанием своей диссертации всего за пол года. Из стилистических рекомендаций Александра Петровича мне особенно врезались в память две: избегать слова "является", ибо является только чёрт попу, и то только после перепоя, и избегать возвратных глаголов, оканчивающихся на "сь" и "ся". Однажды, рецензируя одну студенческую дипломную работу, я не поленился повычёркивать эти "сь" и "ся" во всей работе. Потом, подсчитав, обнаружил, что из 40 страниц текста работы сэкономлено оказалось 1,5-2 страницы. Ведь действительно, не "наблюдалось", а наблюдали, или как любил говорить Тимофеев-Ресовский: "что вы наблюли". У Александра Петровича в те годы была одна навязчивая идея, о скачкообразном происхождении видов, сформулированная им ещё в студенческие годы, за долго до того, как с такой же идеей вылез Лысенко. Если разговор соскакивал на эту тему, то продуктивной работы дальше быть уже не могло, поэтому я со временем научился избегать возможности соскальзывания разговора на обсуждение этих вопросов. Но в принципе, эти идеи Александра Петровича возможно и подтолкнули некоторых исследователей к поиску видов двойников. Крупные зоологи того времени часто находились в весьма напряжённых отношениях, скептически относясь к идеям и к личностям друг друга. Поскольку меня судьба поочерёдно сводила со многими из них, я принципиально избегал участия в перемывании косточек своих предыдущих руководителей и знакомых, ведь у каждого из них были свои сильные и слабые стороны. От каждого из них что-то прибавлялось и в мой жизненный  и научный опыт.

Летом 1963 года я отправился в Воронежский заповедник из Москвы на мотовелосипеде по новому, недавно проложенному, задонскому шоссе. Проведя в седле, 12 и 14 часов за два дня я добрался до заповедника, правда, после этого в течение недели смотреть на мотовелосипед мне было противно. Зато по пути я впервые увидел, что Восточно-европейская равнина совсем не равнина, а весьма холмистая местность, ведь из поезда это не ощущается, так как железную дорогу прокладывают по возможности по наиболее ровной местности. Директор заповедника отнесся к моему появлению весьма враждебно. Я устроился на жильё в деревеньке рядом с заповедником, а уж воспрепятствовать моим перемещениям он никак не мог. В это лето в заповедник для работы с рукокрылыми приехала группа А.И. Константинова из Ленинграда. Естественно мы вступили в контакт, и я оказал им помощь в поисках и отлове рукокрылых. У Константинова была с собой паутинная сеть, и, установив её в трёх метров перед дуплом с малыми вечерницами, нам удалось поймать большую часть колонии. Окольцевав зверьков, я выпустил их перед рассветом в 10-ти километрах от  места поимки, а Константинов ловил их возле дупла. Некоторые зверьки вернулись из этого, явно незнакомого места, менее чем за час. Насколько мне известно, это был первый опыт в России по "хомингу" рукокрылых. Через две недели я отправился на мотовелосипеде дальше, за двести километров в Теллермановское лесничество к Галине Евгеньевне Корольковой. Во время этой поездки на чернозёмном грейдере я попал под ливень. Чернозём превращается под дождём в исключительно скользкую субстанцию. 25 метров, которые я тащил свой мотовелосипед до ближайшего телеграфного столба, мы с ним раз пять летали друг через друга. Положение казалось безвыходным, но через некоторое время я с удивлением увидел грузовую машину, продвигавшуюся в нужном мне направлении. Это был обычный ГАЗ-53. Через каждые три - четыре метра машину разворачивало поперёк дороги, она скользила боком ещё один - два метра, затем водитель делал маневр рулём, и проскальзывал другим боком вперёд ещё несколько метров. Кузов у него был пустой, и он согласился захватить меня до шоссе, куда он направлялся. Прижав мотовелосипед к переднему борту и, держась за кабину, я преодолел остававшийся до шоссе десяток километров. По какому срочному делу ехал этот мастер руля я уже забыл, но в те годы попадались редкостные мастера езды по полному бездорожью.

В Теллермановском лесничестве я впервые увидел на воле стадо пятнистых оленей. Предупредительный сигнал самок у них заметно отличался от такового у благородных оленей. У благородного оленя этот звук напоминает удар в медный гонг, а у пятнистого в сухой деревянный. Там же на р. Хопёр я узнал о том, что пищевые пристрастия рыб сохраняются 20 и более лет. Когда-то на Хопре существовал пуговичный промысел. Перловиц и беззубок вылавливали, бросали в кипяток, а сварившееся мясо моллюска выбрасывали в реку. Из створок выпиливали кружочки, шедшие на производство перламутровых пуговиц. Так вот до 1963 года лещ продолжал клевать только на варёного моллюска. В этом меня уверяли все местные знающие рыбаки.

В январе - феврале 1964 года мне удалось совершить поездку в Крым. Учившийся в Ленинском Пединституте Миша Кравченко был родом из Ялты и интересовался летучими мышами. Через Светлану, которая тогда работала в этом институте, мне удалось войти с ним в контакт, и он пригласил меня на зимние каникулы приехать к нему в Ялту. Зима того года была необычайно многоснежной и морозной. В Симферополе морозы достигали 28 градусов, что в сочетании с резким ветром делало пребывание на улице весьма тяжёлым. Снежные заносы на дороге на Ялту пробивали бронетанковые части. В некоторых ложбинах на шоссе скапливалось до 5-ти метров снега. В Ялте мне удалось познакомиться с заядлым спелеологом Игорем Чернышом. Мы с ним сделали несколько вылазок в близлежащие пещерки около Ялты, а затем он предложил авантюрный план: перевалить через первую гряду крымских гор и обследовать пещеры на горе Басман, находящейся посреди между первой и второй грядами. Мы отправились в этот поход втроём с Игорем и его молодой женой. На такси удалось доехать до середины подъёма на Никитинскую яйлу. Дальше мы вышли на яйлу, покрытую двухметровым слоем снега, но солнце и ветер создали такой прочный наст, что след от ботинка составлял не больше одного - полутора сантиметров. Его приходилось специально пробивать ботинком, чтобы удержаться на склоне. Яйлу мы преодолели быстро, но спуск по северному склону оказался весьма не прост. Около 200 метров вниз по склону я геологическим молотком пробивал ступеньки. Мы заночевали в палатке в буковом лесу. За ночь, разожжённый на толстом упавшем буке костёр ушёл вниз на метр. 12 километров вдоль по северному склону мы преодолевали 11 ходовых часов. У нас был тяжёлый груз: лестница для спуска в пещеру весила около 30-ти килограмм. Верёвки, карабины и лампы весили тоже не мало. Весь день моросил дождь, в рыхлый снег нога проваливалась по колено. Хорошо, что Игорь имея опыт преодоления такого снега, заранее запасся женскими капроновыми чулками. Такой чулок надевался на ботинок, и подвязывался около колена. Снег к нему не прилипал, но приходилось всё время смотреть, чтобы не оступиться, потому, что вниз катиться было 200-300 метров, и подниматься наверх не меньше часа. Переход был очень изматывающим, и когда к вечеру мы выбрались на южный, почти бесснежный склон Басмана, я от усталости даже не смог есть, лёг спать, только выпив чаю. К сожалению, этот переход занял времени значительно больше расчётного и нам, не заходя в пещеру, пришлось срочно спускаться к автобусу, чтобы до контрольного срока вернуться в Ялту. Через несколько дней мы с Игорем опять отправились на Басман, но уже по "цивилизованному" пути. Автобусом до ближайшей точки, от которой подъём на гору не составлял особого труда. По пути к нам присоединился знакомый Игоря, некий Гриша, вор-рецидивист, отсидевший к тому времени семь раз в лагерях. Под руководством Игоря мы спустились в вертикальную пещеру, глубиной 33 метра, с помощью спелеологической лестницы. На обрезиненных стальных тросах крепились три деревянные ступеньки на метр, и один метр этого чуда техники весил один килограмм.  Более лёгкие лестницы с алюминиевыми ступеньками на стальных тросах появились лишь через несколько лет. Это первая в моей жизни вертикальная естественная пещера произвела на меня очень большое впечатление. От нижней точки, куда мы спустились по лестнице, начинался крутой склон, засыпанный подвижной осыпью из довольно крупных камней. Каждый из нас делал несколько прыжков вниз и отскакивал в сторону. Камни пролетали вниз. Так мы спустились на дно. В конце этого склона находился овальной формы камень, размером примерно 5 на 2,5 метра. Его бока уходили в землю так, что он напоминал шлюпку. На верхней плоскости этой плиты торчали обломанные круглые в сечении стологмиты, так что вся эта плита напоминала потерпевшее крушение судно. На поверхности плиты лежал нераспавшийся скелет лисицы, пролетевшей вниз 33 метра, и сумевшей взобраться на эту плиту, на высоту около метра. Видимо она погибла от жажды. Внизу, у основания этой плиты в мелком щебне, я нашёл обломок верхней челюсти медведя с клыком. Вдохновлённый этой находкой, я вспомнил, что, когда прыгал по осыпи вниз, видел какие-то кости. Взобравшись на осыпь, я обнаружил скелет крупного животного, внутри которого был скелет неродившегося детёныша. Добравшись до черепа, я спустился с ним вниз, где при свете свечей с удивлением обнаружил, что клыков на этом черепе нет. Постепенно до меня дошло, что это скелет лошади. Как она сумела провалиться в эту узкую трещину, можно было только гадать. Мы были вторыми посетителями этой пещеры, предыдущим летом первооткрыватели нашли в ней человеческий череп, по сведениям Игоря возраст его был около восьмисот лет. Сама гора Басман была последним оплотом очередных обитателей Крыма, которых вытесняли в горы нашествия из степей Причерноморья. У основания этой долины, которую завершала гора Басман, находится всем известный Бахчисарай и племена, отступавшие в горы под натиском степняков, занимали на этой горе последний оборонительный рубеж. В горизонтальных пещерах, находившихся на противоположном склоне Басмана, были последние пристанища отступавших. На самой горе кое-где сохранились остатки оборонительной стены. В одной из таких пещер мы устроили ночёвку, и двое суток я лазил по этим горизонтальным пещерам, разыскивая зимующих летучих мышей. Кроме больших и малых подковоносов, найденных мной в эту поездку, на горе Басман я нашёл зимующих широкоушек.

Пригласивший меня в Крым Миша Кравченко рассказал мне, что у него в неволе хорошо жили большие подковоносы, что меня сильно удивило. Я ещё хорошо помнил наши мучения с подковоносами, привезёнными мной из Закарпатья. Именно благодаря Мише, я понял, что подковоносов можно содержать в неволе, только надо предоставить им возможность спокойно висеть вниз головой, и кормить в таком же положении. На поверку,  подковоносы оказались очень хорошо привыкающими к рукам и контактирующими с человеком зверюшками.

В марте 1964 года меня пригласили на спелеологический семинар под Свердловском с просьбой рассказать о летучих мышах. Семинар проходил на турбазе "Коуровка" на берегу реки Чусовая. После трёх дней заседания отдельными группами мы отправились на осмотр Уральских пещер, за семь дней удалось побывать в семи пещерах, и в некоторых оказались интересные зимовки летучих мышей. Возможность зимовки в пещере определялась наклоном пещеры по отношению к горизонтали. Если пещера была наклонена от входа вниз, то в неё затекал холодный зимний воздух, и промораживал её до минус тридцати - сорока градусов. Но если даже небольшая пещера имела наклон от входа вверх, то в ней сохранялись положительные температуры, необходимые рукокрылым для зимовки. В пещере "Дружба" я нашёл ночницу Наттерера, что на 1000 километров отодвигало ареал этого вида к востоку. Эти данные я передал П.П. Стрелкову, и он включил их в очередную сводку. Самому ему не повезло, при обследовании зимовок рукокрылых на Урале, представителей этого вида он не обнаружил.

Летом 1964 года мы со Светланой отправились в Крым. В Симферопольском городском парке ночью удалось обнаружить колонию рыжих вечерниц. Зверьки вели себя необычайно тихо, место расположения колонии мы обнаружили буквально по шелесту крыльев. В колонии оказались взрослые самцы. В этом же парке А.И. Константинов несколькими годами ранее, обнаружил такую же колонию, состоявшую из 70 самцов. Эти две находки подтвердили наше прежнее предположение, что самцы у этого вида остаются ближе к местам зимовок, поэтому их количество в Воронежском заповеднике составляло примерно один на 20 прилетающих самок.

Поработав пару недель в спелеолагере на Кораби-Яйле, где количество вертикальных карстовых шахт составляло до 80-ти на один квадратный километр, мы поняли, что летом рукокрылым в этих местах делать нечего. Лишь в 36-ти метровой шахте Крубера мы обнаружили костные остатки остроухих ночниц, видимо собиравшихся там на зимовке. Эти сборы были переданы П.П. Стрелкову в ЗИН. После этого мы отправились на Кара-Даг. Нам удалось попасть в пещеру "Мышиная щель", подход к которой возможен только на шлюпке со стороны моря. По прежним данным, там обитала колония длиннокрылов, до 10-ти тысяч зверьков. Но при нашем посещении этого вида обнаружить там вообще не удалось. Длиннокрыл в Крыму в начале пятидесятых годов был практически истреблён заготовителем медучпособия Пушиным, который по его словам заготовил там несколько бочонков заформолиненных длиннокрылов для изготовления скелетиков в учебные пособия для школ. Другой широкомасштабный истребитель рукокрылых для медучпособия О. П. Богданов, который сначала защитил диссертацию по рукокрылым Узбекистана, а потом занялся уничтожением этих животных. В 1970 году на первом Всесоюзном совещании по рукокрылым, состоявшемся в ЗИНе, мне удалось в резолюции этого совещания провести раздел, осуждающий эту деятельность Богданова. Медучпособию мы предлагали перейти к штамповке скелета крыла из полиэтилена, были даже изготовлены формы, но шкурные интересы этой организации так и не позволили прекратить варварское истребление этих животных, и оно продолжалось ещё целый ряд лет. Возможно, и сейчас в некоторых школьных кабинетах биологии и сейчас сохранились свидетельства этого варварства.

Друга пещера, сквозной грот в районе Нового Света, в которой раньше обитала многотысячная колония остроухих ночниц, сильно пострадала от киношников, снимавших в ней  фильм "Человек-амфибия". Эти деятели стреляли в колонию дробью, чтобы разогнать летучих мышей, которые мешали им при съёмках.

В 1965 году ко мне обратилась одна школьная учительница с просьбой проконсультировать её при написании сценария для учебного фильма рукокрылые. Я рассказал ей всё, что имело смысл показать в этом фильме, и дал соответствующую литературу. Вариант, который она представила мне на консультацию, как говорится, не лез ни в какие ворота. Эта учительница не только никогда не писала сценариев, но и не могла усвоить прочитанное и рассказанное ей. В конце концов, я предложил ей следующий вариант: я напишу сценарий, который пойдёт под её фамилией, сам же буду также консультировать съёмки, а она часть гонорара за сценарий выплатит мне. Забавный эпизод произошёл при утверждении сценария на учебно-методическом совете в министерстве просвещения. Пожилая дама, сидевшая сразу на двух стульях, ибо на одном она не помещалась, обратилась ко мне с вопросом, почему в сценарии ничего не говорится о восприятии рукокрылыми препятствий крыльями за счёт волны воздуха, отражённой от препятствия. Я, говорит, своим детям 50 лет зачитываю эту теорию, опубликованную в Бреме. И зачитала соответствующий отрывок. Пришлось её объяснить, что эта теория давно отвергнута, и ещё в 1937 году было показано, что рукокрылые при ориентации в пространстве пользуются эхолокацией, чем вызвал явное недовольство сей учебно-методической дамы. Я тут же про себя вспомнил мнение, существовавшее во всех четырёх пединститутах, через которые меня протащила судьба: методикой преподавания занимаются люди, не способные ни к преподаванию, ни к науке. Исключение я видел лишь однажды, на кафедре химии в Ленинском Пединституте. Тамошний методист очень толково учил методом постановки демонстрационных опытов изготовлению приборов и необходимых для опытов приспособлений.

Снимать фильм поручили киевской киностудии научно-популярных фильмов. Режиссёр была начинающей. В режиссёрском сценарии я обнаружил, что майского жука она называет хищником. Пришлось объяснять, в чём разница между хищником и вредителем. Для киносъёмок я обговорил поездку за рукокрылыми в Закарпатье и летние съёмки в Воронежском заповеднике. В марте я отправился в Закарпатье и там, на одной из турбаз сконтактировал с Игорем Чернышом, который перебрался на эту базу из Крыма, на должность главного инструктора. Под видом тренировки контрольно-спасательной группы, мы отправились в неизвестные мне пещеры, которые знал Игорь. Обследовали 16-ти метровую карстовую шахту "Дружба" и две горизонтальных пещеры: "Молочный камень" и "Гребень". В "Гребне" оказалась колония из нескольких десятков длиннокрылов, которых я посадил в переносные садочки и, после двухдневного спуска с гор, на автобусе, а затем самолётом привёз  в Киев для студийных съёмок. Оказалось, что эти длиннокрылы очень плохо перенесли перевозку, и большая часть их погибла. Тогда я не знал особенности этого вида, что при пробуждении из зимней спячки и неизбежной тряске они очень быстро расходуют запасённые жиры, истощаются и гибнут. Пришлось срочно договариваться с киностудией и двумя киевскими спелеологами, знавшими ряд пещер в Предкарпатье. На ГАЗ-69 мы отправились в 700 километровый рейд по пещерам Тернопольщины. Это оказался район лабиринтовых пещер, протяжённость которых составляет десятки, а в некоторых случаях и сотни километров. За несколько дней мы побывали в семи пещерах, естественно не имея возможности обследовать их целиком, а осмотрели лишь привходовые отделы, в которых и зимовали рукокрылые. Я привёз оттуда остроухих и больших ночниц, и на этих животных были выполнены студийные съёмки. Летние съёмки мы проводили в Воронежском заповеднике. В общей сложности для них мною было поймано, а затем выпущено назад в природу, около 600 животных. Для того чтобы снять вылет из-под крыши домика, я залез на чердак, и, в согнутый жёлобом латок, клал горстями взрослых самок нетопырей карлика и лесного, пойманных накануне днём. Соскальзывая по жёлобу к щели между досками, самки поневоле массой выскакивали из-под крыши и в ярком свете прожекторов разлетались в разные стороны. Нелётных детёнышей, пойманных вместе с этими самками, в 12 часов ночи я понёс под крышу собора, где они были пойманы. Но, не дойдя до убежища нескольких метров, был буквально атакован самками. Тогда я стал доставать пищащих детёнышей из клетки. На ладони у меня одновременно находилось около десяти штук. Самки молниеносно садились на ладонь, к ним цеплялись детёныши и они улетали. За одну - две минуты всех детёнышей с моей руки разбирали и я доставал следующую порцию, которую расхватывали так же быстро. Этот случай помог увязать в единую цепь ряд разрозненных ранее наблюдений. В 1961 году, когда мы ловили нетопырей для кольцевания в больших количествах, часть детёнышей неизбежно оставалась в убежище. Поскольку кольцевание процесс довольно длительный, тем более в таких количествах, то у некоторых самок появлялось воспаление молочных желёз. В дневниках В.С. Лаврова мы нашли упоминания о том, что на самке лесного нетопыря при отлове был обнаружен крупный детёныш двуцветного кожана, из дневников же я выяснил, что в этом же убежище, неделю назад тоже отлавливали рукокрылых. Стало ясно, что нетопыри, зверьки весом в 5-7 граммов, за три недели выращивая детёнышей до подъёма на крыло, продуцируют такое количество молока, что мать, потерявшая своего детёныша, готова кормить любого, лишь бы избавиться от лишнего молока. Получил объяснение и тот факт, что смешанные колонии нетопырей лесных и карликов в период беременности разделяются и живут иногда и близко, но изолированно. Раньше я искал причину этого в разном температурном режиме убежищ. Поскольку детёныши у лесных нетопырей обычно появляются немного раньше, эта изоляция защищает карликов от эксплуатации детёнышами другого вида.

В финале фильма нужно было сделать кадр улетающих рыжих вечерниц на фоне неба. Наловивши достаточно зверьков, мы со Светланой расположились позади оператора, (съёмка велась в ускоренном режиме, иначе движения крыльев смазывались) и в оговоренное пространство начали забрасывать горстями вечерниц. При просмотре в нормальном режиме мы заметили, что один из зверьков влетает в кадр, лёжа на спине, расправляет крылья, переворачивается и улетает. Но этот кадр так и остался в фильме. В целом фильм получился достаточно удачным, и Украинская Академия Наук дала ему второе место в ряду научно-популярных фильмов за 1965 год.

Приближался конец срока аспирантуры. Единственное, что мне смогло предложить министерство просвещения, ехать в Уссурийский Педагогический институт, преподавать зоология беспозвоночных. Ситуация до боли напоминала распространённую в то время шутку о распределении: выпускника биолога спрашивают,

 - "Вы знаете грузинский язык?"

 - "Нет, я коренной москвич".

 - "А немецкий?"

 - "Да нет, в институте я изучал английский".

 - "У Вас будет двойная трудность в работе, Вы поедете в Грузию преподавать немецкий язык".

Выручил давний приятель, Сергей Тихомиров. Я получил должность младшего научного сотрудника во Всесоюзном научно исследовательском проектно-технологическом институте химических товаров культурно бытового назначения (ВНИИПТХИМ). Там существовала лаборатория по испытанию химических веществ на предмет их репеллентности и аттрактантности для насекомых. В лаборатории вместе со мной работали пять человек. Помещалась она в одноэтажном кирпичном здании с массивными стенами до метра толщиной. По легенде это была бывшая конюшня едва ли не со времён Петра первого, позднее переделанная под квартиру какого-то композитора. Мы пришли в это помещение первого декабря 1965 года. Часть оборудования, необходимого для работы была закуплена ранее Сергеем Тихомировым. Тут же пришлось заниматься обустройством стеллажей, налаживанием электрообогрева в боксах для содержания насекомых, строительством бокса с вытяжкой для испытаний репеллентности на тараканах, налаживанием системы содержания и разведения чёрных и рыжих тараканов, мух, блох и клопов. Испытания репеллентности на блохах было разработано ранее, вероятно в институте дератизации и дезинсекции. Метод заключался в следующем: на дно высокой стеклянной банки насыпался слой блох, в десяти сантиметрах над ними медленными круговыми движениями вращали вырезанный из белой ткани флажок, подвешенный на длинной проволочке. После десяти оборотов флажок поднимали к верху на 10 -15 сантиметров, и считали количество вцепившихся в него блох. Сначала флажок пропитывали раствором испытуемого вещества, затем опыт повторяли с чистым флажком.

По соотношению количества блох на том и на другом флажке высчитывали коэффициент защитного действия, отпугивает или привлекает блох испытуемое вещество. Сколько-нибудь приемлемой методики испытания защитного действия на тараканах разработано не было. В ёмкость с тараканами ставили банку с испытуемым веществом и ежесуточно проверяли, сколько в банку влезет тараканов. На испытание одного вещества уходило по полгода. Пришлось заняться изобретательством. Вместе с Серёжей Тихомировым мы придумали следующую методику. На дно широкой стеклянной банки, так называемой простоквашницы, с высотой стенок около 10-ти сантиметров, мы вкладывали лист фильтровальной бумаги, разделённый на четыре сектора полосками расплавленного парафина. Два сектора пропитывали испытуемым веществом, два растворителем. Сажали в каждую банку по 50 тараканов. Изнутри стенки банки были смазаны тонким слоем вазелина, так что вылезти из банки они не могли. Тараканов аккуратными движениями кисточки, сделанной из узких полосочек бумаги, распределяли по всему дну банки и через 15 минут подсчитывали количество тараканов в секторах с испытуемым веществом и в секторах с растворителем. По соотношению количества тараканов в этих секторах высчитывали коэффициент защитного действия. После этого тараканов опять "размешивали", а банку поворачивали на четверть оборота, чтобы снять неравномерность распределения света и другие возможные факторы. Одновременно работали с четырьмя такими "тараканодромами", и таким образом в течение шестичасового рабочего дня удавалось испытать эффективность четырёх веществ, вместо полугода, как было принято в то время.

Из пяти человек, работавших в лаборатории, трое были "старыми" друзьями и психологический комфорт определялся именно этим фактором. Кроме того, в свободное от работы время голова о производственных проблемах, как говориться, не болела.

Весна 1966 года была с оттепелями и морозами. На крышах намерзали большие сосульки, которые тогда не убирали. Однажды прибежав на работу, я застал всех наших сотрудников в сильно ошарашенном состоянии. Оказывается за несколько минут до моего прохода от метро Бауманская до лаборатории, сорвавшаяся с крыши многоэтажного дома сосулька на их глазах убила женщину. Вечером я зашел в наш ЖЭК получить справку для сына и рассказал об этом случае. Они сказали, что в нашем районе в этот день от сосулек погибло пять человек. Я в такую погоду всегда ходил подальше от стен домов, достаточно часто поглядывая вверх. В 1960-м году я сам едва не стал жертвой такой сосульки. Я шёл вдоль многоэтажного дома на садовом кольце напротив гостиницы Пекин и внезапно очень сильный удар сзади по ногам бросил меня на асфальт. Приподняв голову, я увидел, что люди издалека смотрят на меня с ужасом. Не понимая, что происходит, я обернулся и увидел вокруг себя груду битого льда размером с полтора кубометра. От места встречи сосульки с моей головой я успел сделать один два шага, осколки разлетающегося льда ударили мне по ногам. Я тогда ходил в шинели, и она защитила меня от более серьёзных повреждений, но чёрные синяки на ногах сохранялись ещё месяц. После этого случая, я начал ходить в сосулькоопасное время по краю тротуара, а иногда даже по краю мостовой, и несколько раз с трудом уворачивался от автомашин, следить одновременно за тем, что происходит внизу и наверху достаточно сложно.

В феврале или марте 1966 года по пути домой у меня произошла забавная встреча. Из метро Арбатская я спешил на остановку троллейбуса на бульварном кольце. Впереди меня на этот же троллейбус спешил невысокий полный человек. Я вскочил в троллейбус за ним следом. Пока мы ехали до площади Пушкина, я никак не мог сообразить, откуда мне знакомо это лицо. Только дома я понял, что это был Хрущёв. Скорее всего, он добирался на троллейбусе до дома политпросвещения, выстроенного на Трубной площади. Поскольку в троллейбус сели на этой остановке только мы двое, наружной слежки за ним не было.

В мае 1966 года от нашего старого знакомого Сергея Маслова мы со Светланой узнали, что в Университете начинаются работы с рукокрылыми с бионическим уклоном. Моё отношение к бионике было достаточно скептическим, но Светлана уговорила меня съездить и переговорить, не найдётся ли там для нас места работы. Других молодых специалистов по рукокрылым тогда в Москве не было. Мы встретились с Геннадием Николаевичем Симкиным. Геннадия Николаевича очень устроили наши кандидатуры. Я мог обеспечить отлов разных видов рукокрылых, Светлана морфологическое изучение мозга, а вместе мы могли наладить длительное содержание рукокрылых в неволе. Затеянные работы осуществлялись по хоздоговору. Позже я понял механизм возникновения таких работ в Союзе. Заграничная разведка сообщала, над какими научными темами работают американцы, эта информация с задержкой в несколько лет доходила до отечественного ВПК, и там давалось задания начинать подобные исследования у нас. Задание было дано Акустическому институту, где биологов не было в принципе, работали там инженеры и физики. Представители этого института обратились на биологический факультет МГУ, с предложением заключить хоздоговор, что бы МГУ обеспечивало биологическую часть работ. 

Инженерный подход представителей Акустического института к проблеме был весьма далёк от понимания специфики эхолокационного аппарата рукокрылых. Так один из инженеров просил меня найти такой вид, который, например, охотится только среди ёлок, и ловит только один определённый вид насекомых. Пришлось объяснять, что таких сверхузкоспециализированных видов в природе в принципе быть не может. Мы в лаборатории стремились записать эхолокационные сигналы от максимально возможного числа видов рукокрылых и провести сравнительный анализ условий их обитания со структурой их эхолокационного сигнала, ведь именно сравнительный анализ  - основа любой зоологической работы, дающий возможность сделать обоснованные выводы о функционировании биологических систем. Фактически, благодаря большим по тем временам средствам, отпущенным на эти работы, я смог совершать экспедиционные поездки в любые точки Советского Союза.

Однако, в конце лета 1966 года при поездке в Подмосковье, в район Приокско-Террасного заповедника я умудрился подцепить природно-очаговое заболевание - геморрагический нефрозо-нефрит (ГЛПС). Ультравирус, вызывающий это заболевание, выделяется с мочой мышевидных грызунов, а человек заражается, вдыхая пыль, в котором находится этот ультравирус. Летальность этого заболевания в то время составляла до 15 процентов. 50 процентов переболевших получали инвалидность. Три недели у меня держалась температура 39,5, за сутки я выпивал до 5-ти литров жидкости, ибо жидкая часть фильтруется через стенки сосудов, и позволяет с излишками жидкости выводить из организма продукты интоксикации. Интоксикация была столь велика, что я потерял девять десятых памяти. Раньше я мог воспроизвести близко к тексту, практически всё, прочитанное с детства. Был потерян даже писчий автоматизм. При попытке написать какую-то фразу, и продумав её, рука останавливалась на середине какой-то буквы и дальше не могла сдвинуться с места. "Выскочили" из памяти даже многие имена собственные, которые я хорошо знал. Отвалявшись около месяца в инфекционной больнице и около месяца дома, в начале декабря я вышел на работу и тут же, используя остатки командировочных, мы вчетвером отправились в Закарпатье. Кроме меня в этой поездке приняли участие Светлана, работавший тогда лаборантом Алёша Валецкий и Миша Флинт. Мы отправились в Тячевский район, где я был зимой 1965 года, в пещеры "Молочный камень" и "Гребень", а также обследовали каолиновые шахты около Берегова, где я ловил летучих мышей в 1958. Мы наловили довольно много зверьков разных видов и привезли их в Москву для записи эхолокационных сигналов. Поскольку деньги на командировочные расходы ещё оставались, то через два дня после возвращения в Москву вместе с Лёшей Валецким мы полетели в Туркмению в Ашхабад. В Ашхабаде мы познакомились с Геной Насыровым, специалистом по физике верхней атмосферы и заядлым горным туристом. Вчетвером, с аспирантом зоологом из Ашхабадского института зоологии, мы отправились на поиски родовой пещеры туркмен, находившейся под горой Душак. Наверх в горы нас забросили на машине, организованной Геной Насыровым через совет по туризму. Мы устроили стоянку у входа в ущелье "Пять барсов", подходящем с северной стороны к горе Душак. В момент, когда мы дошли до места и разбивали лагерь, начался снегопад. Снег сыпался сухой и мелкий, нападало его сантиметров 20. Когда мы утром вылезли из палатки, оказалось, что половина его за ночь испарилась в сухом холодном воздухе. Собрав в кучу часть снега, и, укрыв его от дальнейшего испарения брезентом, обеспечив себя, таким образом, запасом воды, мы отправились на поиски пещеры вверх по долине.

Предгорная котловина была в диаметре около трёх километров. Когда я пересекал холм в центре этой котловины, я вдруг, совершенно неожиданно для себя замер на месте. Затем услышал начинающееся с самых низких нот рычание леопарда. Первое, почти инстинктивное действие было зажечь огонь. В этих местах растут куртины колючки, которая загорается с одной спички. Сбив с такой куртинки снег сапогом, я поджёг её, дым повалил мгновенно, но рычание не прекращалось. Заметить зверя среди выступающих из почвы, вывернутых пластов было невозможно, но, судя по звуку, он находился от меня на расстояние около 10-15 метров. По какому-то наитию я вспомнил сцену из "Мцыри" о схватке грузинского юноши с барсом, как на Кавказе называют леопарда. Я начал мысленно проигрывать перед глазами описанную Лермонтовым сцену схватки. Чем хуже приходилось в этой сцене барсу, тем на более высоких и даже визгливых нотах,  звучал леопард. К финальной сцене, когда барс гибнет, "мой" зверик буквально визжал: "ай-яй-яй, я не хотел". Обдумывая позже случившееся, я понял, что остановил меня, явно, инфразвуковой сигнал. У крупных кошек эта компонента присутствует в угрожающем рыке, заставляя замереть добычу, и давая тем самым благоприятные условия для прыжка. Когда я начал проигрывать сцену из Лермонтова, то, по-видимому, автоматически начала работать моя мимическая мускулатура, и зверь по выражению лица понял, что я готов к отпору, хотя у меня не было с собой даже перочинного ножа. По моему мнению, эволюционной стратегией хищников выработана способность точно оценить настрой возможного объекта нападения, ведь хищнику нельзя получить даже слабую травму, пока он её залечит, погибнет от голода. Подтверждением такого понимания стратегии хищников служат наблюдения за стаей волков в заповеднике Пале-Рояль, расположенном на одном из островов на Великих озёрах в Северной Америке. Стая из 12-ти волков, зимой питавшаяся только лосями, обитавшими на этом острове, 70 раз окружала лося. 17 лосей побежали от этой стаи, 10 из них через некоторое время остановились и, видимо, боевую стойку и лишь семь лосей, скорее всего больных и неуверенных в себе, были добыты волками. Остальные лоси с самого начала были уверенны в своих силах, и дали волкам психологический отпор, и осторожность хищников защитила этих лосей от нападения. Через несколько лет я успешно применил тактику психологического отпора хищникам стае собак, атаковавшей меня около отары в Таджикистане. Ближе трёх метров свора из пяти сильных пастушеских овчарок ко мне приблизиться не посмела. Объясняя "великим русским" словом этим собакам всё, что я о них думаю, я сосредоточился на вожаке и представлял, что я разрываю собаке пасть, поймав её за верхнюю и нижнюю челюсть. На самом деле, такой приём нереален, что я хорошо знал по своему опыту схваток с собаками и даже молодым волком. Однако этой психологической угрозы с моей стороны оказалось достаточно, чтобы остановить нападавший клин из пяти собак на расстоянии трёх метров, после чего в какой-то момент собаки сделали резкий разворот назад, отбежали на 20 метров, и вновь повторили атаку, остановившись на расстоянии 5-ти метров. После этого они повторили этот приём, а расстояние около 50 метров, и, атаковав, застыли в 15-ти метрах от меня. Всё это время они издавали достаточно грозный лая, пытаясь понять, не вздрогну ли я. Мне известен подобный случай с поведением медведицы на севере Вологодской области. Местный 70-ти летний житель отправился пособирать грибочков, услышал в кустах возню и визг и решил, что это дерутся местные ребятишки. Он заглянул в кусты и увидел дерущихся медвежат, обернулся и увидел, что на него летит медведица. Деваться некуда и он решил: "Хотя бы напоследок ей шкуру попорчу!", и, перехватив ножик в руке, встал в "боевую" стойку. Медведица подлетела на два метра и встала на дыбы, грозно рыча, дедок говорил: "А я утвердился, все равно попорчу!". Медвежата, понятно, удрали. Медведица, отбежала, и дважды повторяла свои действия, вставая на дыбы и грозно рыча, каждый раз останавливаясь на, всё большем, расстоянии от старика. Этот случай мгновенно всплыл у меня в памяти при атаке таджикских собак и позволил мне прогнозировать их поведение. Но медведи не всегда ведут себя подобным образом, иногда они атакуют как травоядные. На Алтае погиб студент нашего факультета, решивший сфотографировать медвежонка. Медведица среагировала на щелчок фотоаппарата, и мгновенно атаковала его. О разной опасности для охотников лося и медведя, сохранившейся со времён охоты на этих зверей с холодным оружием, свидетельствует следующая пословица: на медведя иди - постель стели, на сохатого - гроб теши. Если оплошаешь в схватке с медведем, он, скорее всего, тебя покалечит, если повезёт, есть возможность отлежаться, а раненый лось, скорее всего, убьёт. Насколько известно, до сих пор, количество охотников, гибнущих при охоте на медведя меньше, чем при охоте на лося, хотя, конечно, и количество охот на медведя гораздо меньше.

 

 

О людях хороших и наоборот

 

Первое моё воспоминание об отношениях людей ко мне и другим, относится к началу осени 1942 года, когда моя мама, я, мой полуторогодовалый брат и племянник отца в возрасте десяти лет оказались в эвакуации в селе Пыщуг на северо-востоке тогдашней Горьковской области. Нас поселили в двух комнатах бывшей рабоче-крестьянской школы (РКШ), в которой ещё ранее была тюрьма, а до этого, этот двухэтажный дом принадлежал какому-то состоятельному человеку. Сразу за двором начиналось поле, и однажды я увидел на нём женщину с девочкой моего возраста. Я подошёл к ним, и увидел, что они копают картошку и стал им помогать. В тот год урожай картофеля в этих местах был уничтожен фитофторой, и величина вторичных клубней была размером от лесного ореха до грецкого. Женщина была из числа эвакуированных и после окончания  нашей совместной работы, насыпала мне этой картошки полный детский картузик и "морской" травы, сказав, "это тебе за работу". Крайне довольный собой, я принёс эту картошку маме, которая тут же спросила, где я её взял. С большой гордостью, я ей ответил, что я заработал, и  рассказал, как было дело. Через много лет, мама рассказала мне, что она втихомолку долго рыдала: шестилетний ребёнок, крайне горд тем, что он что-то заработал. Но омрачить мою гордость она не решилась, и плакала втайне от меня.

Той же осенью я столкнулся и с противоположным типом людей. По нашей улице проезжал тарантас, запряжённый парой великолепных рысаков, я побежал за ним, рассчитывая, прицепиться и прокатиться, но получил от возницы удар ногайкой, шрам от которого остался у меня на всю жизнь. Как я узнал из разговоров взрослых, это был начальник местного отделения милиции, который вёз клетку со своими утками на пруд купаться.

Другое воспоминание о плохих людях относится уже к весне 1943 года. Эвакуированным тогда на местном сырзаводике выдавали тогда по несколько литров молочной сыворотки. Мама послала меня с кувшином принести положенные нам 2 литра. Около завода стояла длинная очередь, выдача почему-то задерживалась. Наконец распахнулась дверь и из неё с двумя полными вёдрами сыворотки вышла деревенская баба, произнесшая: "И как они это пьют, у меня поросята от неё отказываются!". В очереди сказали, что эта жена председателя райисполкома и возмущались, что она могла бы выйти и через задние двери, а не демонстрировать истомившейся очереди своё наглое презрение. Мы, ребятишки, в то время, изголодавшись за зиму, собирали и ели на полях проростки хвоща, которые называли пестиками. От голодной смерти нас в ту зиму спасла находчивость мамы. Осенью она купила на базаре три кадушки, собрала на полях брошенный при уборке наружный капустный лист, а также листья свёклы, порубила их и засолила. Называла она эту штуку силос и запекала на сковородке. Я до сих пор помню неприятное ощущение во рту и на языке от грубых волокон. Кое-какие продукты ей удавалось выменять на привезённую с собой одежду и постельные принадлежности. На выдаваемый по карточкам паёк, выжить было просто невозможно. У приятельницы матери, тоже эвакуированной, но из Ленинграда, у которой не было с собой вещей, которые можно было сменять на продукты, в ту зиму от голода умер муж. Несмотря на такие нечеловеческие условия жизни, по вечерам у нас собиралось несколько эвакуированных женщин, и вслух они читали "Войну и мир" Толстого. Это как-то поддерживало их морально. Видел я и занятия какого-то лейтинантика с допризывниками, которым он доказывал, что винтовка лучше автомата, можно колоть штыком, и бить прикладом. От реальности войны в тот период это было очень далеко.

В 1944 году родители смогли переправить меня из эвакуации в Москву к родственникам - бабушке, и сестре моей мамы - Кирьяновой Ольге Александровне. Они жили тогда в далёком Подмосковье, теперь ставшим частью Москвы - в Лионозово. Там же я пошёл в начальную лионозовскую школу.  До школы было около двух километров, и помещалась она в старом бревенчатом доме. Поскольку в 1944 году в первый класс начали принимать и с 7-ми и с 8-ми лет, то первый поток получился многочисленным, мы сидели по трое за одной партой. В холодные зимние месяцы сидели не снимая верхней одежды. В помещении было холодно, чернила замерзали и писать приходилось карандашом. В большую перемену нам выдавали по 1-2 горячих варёных картошки. Всю эту немыслимую по теперешним временам школьную тяготу "тащила" на себе директор школы Полякова Екатерина Семёновна, дама средних лет, казавшаяся мне очень строгой и недоступной. В мае 1945 года всех учеников организованно вывели копать землю для посадки школьной картошки. Копали мы в районе теперешнего Алтуфьевского шоссе. Лопаты, которыми мы ковыряли землю, были по росту больше нас, первоклашек. Но организованно всё было с такой доброжелательностью, что, меня по крайне мере, ничуть не угнетало, хотя земля конечно было тяжёлая для копки, тем более, что за два года до этого в моей медицинской карточке появилась отметка - дистрофия. Во всяком случае директриса явно сумела создать деловой и доброжелательный настрой в школе, умела приструнить озорников, поддержать робких и организовать работу совсем молоденьких учительниц, женихи и мужья которых были в то время на фронте.

Зимой моего первого класса я заболел, как удалось позже выяснить, туберкулёзом лёгких. Заразился через молоко от больной коровы, которую на год раньше приобрели мои родственники, и молоко от которой пили сырым. Пролежал почти два месяца дома, и меня время от времени осматривала жившая в то же время в посёлке врач-гомеопат Пахомова, женщина большой доброжелательности и дружелюбия, и, как я узнал позднее, необычайного мужества. Её муж принадлежал к партии эсеров, и когда в стране шли репрессии она сумела добиться ему диагноза психически ненормального, и в соответствии с этим диагнозом он не мог нигде работать и занимался на дачном участке огородничеством и садоводством, выращивал на дачном участке в Подмосковье даже виноград.

В 1946 году мои родители вместе с моим младшим братом 1941 года рождения сумели вернуться из эвакуации. Отцу после 20-ти с лишним судебных процессов удалось получить назад те две комнаты в общей квартире, которые он получил ещё в 1938 году и мы переехали на зиму в Москву, в район теперешней Большой Академической улицы. Наша улица называлась Вокзальная, потом её переименовали в Большую Вокзальную. Позже, конец этой улицы, выходивший к Большёй Академической, застроили домами, а её саму соединили с перпендикулярной улицей Клары Цеткин. На карте 1935 года, Вокзальная называлась улицей Троцкого. Обнаружил это я уже учась в институте. В 1955 году на распоры моего однокурсника я неудачно пошутил, что конфликты с преподавателем марксизма и ленинизма у меня потому, что я "старый троцкист". Это вызвало с его стороны резкую настороженность. Я как-то мгновенно понял, что эта шутка может иметь для меня очень неприятные последствия. Пришлось тут же объяснить про название улицы, что сняло напряжённость. А пошутил я с нашим единственным партийным сокурсникам, который к тому же являлся платным агентам органов. Человеком он, по тем временам, был на редкость порядочным, и последствий моя шутка никаких не имела, возможно, он сообразил, что я родился на 6-ть лет позднее, чем Троцкий был выслан из СССР.

Переехав в Москву, я пошёл учиться в третий класс 603-ей московской мужской школы, обучение тогда было раздельным. Как я понял позднее, мне здорово повезло, педагогический коллектив в этой школе подбирал завуч, Иван Дмитриевич Устинов - педагог с дореволюционным стажем. Он подбирал учителей по призванию, а не по образованию. Так учившая нас с пятого по десятый класс Тарасова Антонина Александровна, преподавательница математики, была по образованию инженер-оптик. Во время войны она работала инженером на заводе, где делали взрывчатые вещества. Каждое лето она по два месяца занималась с районным методистом, прорабатывая планы занятий на предстоящий учебный год, так что каждый урок у неё был заранее расписан в толстой тетради. Она настолько хорошо вкладывала курс математики в наши пацаньи головы, что в восьмом классе я умудрился занять второе место на районной олимпиаде, и вышел на третий тур городской олимпиады только за счёт школьного курса. Когда в девятом классе я увлёкся биологией в кружке Петра Петровича Смолина, она очень меня ревновала за "измену" математике. После того, как наш поток окончил школу и поступил в Вузы, оказалось, что в МАИ (Московском Авиационном институте), очень престижном по тогдашним временам, из выпускников нашей школы образовалась целая учебная группа в 28 человек и, Антонину Александровну пригласили в этот институт преподавать математику.

Другой, весьма не заурядной личностью среди моих учителей, был преподаватель географии Сергей Васильевич - фронтовик, в котором сидело 33 осколка. Почти каждую осень, какой-то из них начинал "шевелиться", и он примерно на месяц ложился в госпиталь. В моём классе были ребята, которые иногда умудрялись его спровоцировать на рассказы о войне вместо урока, и тогда мы от него узнавали неофициальную правду о войне. Любил он иногда на уроках рассказать какой-нибудь анекдот, нередко политический, что в те времена было смертельно опасно. Но, несмотря на все эти художественные отступления, географию я у него выучил так, что даже своему сыну, учившемуся в 70-е годы давал много очков вперёд, хотя он не был самым плохим учеником.

Вспоминая хороших людей, с которыми меня столкнула судьба в школьные годы, не могу не вспомнить коллектив, возникший в 1948 году в детской библиотеке, помещавшийся тогда в свежевыстроенном финском домике на пустыре по пути в школу. Библиотека ещё не была официально открыта, но я, уже не помню каким образом, оказался в активе читателей, заполнял карточки на вновь поступившие книги, и имел доступ ко всем библиотечным полкам. Читать тогда я очень любил, и задержаться в библиотеке по пути из школы на два - три часа для меня было делом обычным, хотя и вызывало большое беспокойство моей мамы. Район наш был в то время, как теперь говорят, криминогенный, ведь это была самая окраина Москвы. На Коптевском рынке была общемосковская барахолка, где, как говорили, можно купить всё, от швейной машинки, до студебеккера. У восьмидесяти процентов моих одноклассников не было отцов. В округе была школа воров-карманников, для которых 50-й маршрут трамвая был учебным. Сзади завода Войково, осенью 1953 года, милиция разгромила артель домушников. Там около 80-ти человек занимались переделкой украденной одежды, так чтобы её нельзя было сразу опознать. Этой "артели" кроме двух производственных бараков, принадлежали две легковых автомашины победа, и две грузовых полуторки. Помню, как ребята из параллельного класса с хохотом рассказывали об атаке на милицейский патруль на трёх мотоциклах, пытавшийся проехать по одной из улиц у Братцевской птицефабрики. Там был целый "Шанхай" из частных домов, улица была не мощённая, с наезжиными в грязи колеями. В эту грязь впереди патруля успевали забросить доски с гвоздями, а из-за заборов в них летели обломки кирпича. Девять автоматчиков на мотоциклах сделать с этим ничего не могли, открывать огонь они явно не имели права, и через 150 метров, проколовши колёса, вынуждены были развернуться и податься назад. Понятно, что моя матушка очень беспокоилась, видя мои задержки из школы, не оказался ли я втянут в какую-нибудь плохую компанию.

Среди хороших людей, с которыми меня тогда столкнула жизнь, вспоминается и начальница детской комнаты 83-го отделения милиции Щуринская. Этой женщине приходилось распутывать множество хулиганских поступков местной пацанвы, таких как установка растяжки с противотанковой гранатой на заднюю дверь местного шалмана (палатка овощи-фрукты, где главным фруктом был продавец разливного пива). Оружия в то время у пацанов было предостаточно. Что-то воровали у отцов, принесших с фронта, что-то находили в разбитых танках, притащенных на переплавку на завод Войково. Время от времени, в Тимерязевском парке, где сохранились с 1941 года окопы и щели, раздавались автоматные очереди. Это пацанва упражнялась с найденным там оружием. В 1957 году я встретил Щуринскую на трамвайной остановке. По пути она мне рассказала, что собирается в отставку, на мой вопрос о причинах ответила, что стало неинтересно работать. "Вы, безотцовщина, что-нибудь чудили, так чудили, а теперь, когда выстроили новые дома, стало как то тускло. Ребят, боясь, что они попортят пол или мебель, выгоняют на улицу. А они в подъезде то лампочки побьют, то перила порежут, то окна разобьют, то стены распишут. Им же некуда приткнуться". У неё была удивительная память на лица, стоило ей увидеть и узнать фамилию кого-нибудь из пацанов, как она его безошибочно узнавала даже через несколько лет.

 

О встречах со зверями

 

За время работ по выслеживанию рукокрылых накопилось не мало случаев встреч с другими животными. Ночью в лесу наиболее шумно и безшабашно ведут себя барсуки. Этот, сравнительно некрупный зверь, шумит и топочет так, как будто движется животное размером с кабана. На рассвете, в июле 1957-го года мы возвращались с ночного дежурства с тогдашним юннатом Аликом Гиндиным. Мы шли по просеке, справа было дубовое старолесье, слева -  так называемые бобровые лесосеки, где срубали молодые осинки и отвозили на бобровую ферму. Кроны этих осинок уже сомкнулись. Под ними был травостой высотой человеку по пояс. Там, по направлению к нам, судя по шуму, двигался крупный зверь. Поскольку над травостоем его не было видно, мы подумали, что это кабан. В то время в этом месте обитал довольно агрессивный секач с повреждённым копытом. Зимой эта зверюга на санном пути не уступал дороги даже лошади с санями, на которых развозили подкормку. Приходилось отводить лошадь с дороги и пропускать его. Впрочем, такое нахальное поведение закончилось для него плохо, однажды он решил не уступать дорогу паровозу.

Мы с Аликом переглянулись и шепотом условились, что если последует атака кабана, то я кидаюсь на одно дерево, а он на другое. Вдруг, в двух с половиной метров от нас раздвинулась трава и оттуда выглянули морды двух барсуков, было ощущение, что перед этим они шли под ручку. Посмотрев на нас подслеповатыми глазками, они развернулись и кинулись в лесосеку. Я зачем то с горяча по молодости кинулся за ними. Плащ слетел с плеч, и на мне осталась только футболка с короткими рукавами. Я был босиком, но видимо развил хорошую скорость. Метров через 50 я оказался перед одним из барсуков. Я решил схватить его, но, нагнувшись, вдруг понял, что хватать его совершенно не за что, зверь представлял собой абсолютный клин - узкая морда и широченный зад. В этот момент в моей памяти промелькнул череп барсука с мощными зубами. Я понял, что с голыми руками мне с этим зверем мне лучше не связываться. Барсук подпрыгнул и пролетел мимо меня на уровне пояса со смесью собачьего лая и рыка. Остыв от пижонского запала я начал выбираться обратно к просеке. 50 метров я преодолевал примерно 15 минут, так как от заготовки осинок на этом участке остались острые колышки высотой 15-20 сантиметров. Как я пролетел по этому частоколу не повредив босые, ноги до сих пор удивляюсь.

Казалось бы, приобрёл опыт, что с барсуком лучше не связываться, но в 1961 году зачем то решил повторить этот опыт. Вместе с женой ночью мы подплыли на лодке к левому берегу реки Усманка, и решили проверить просеку: нет ли поблизости от неё дупла с летучими мышами. Была лунная ночь, поперёк просеки лежали полосы серебристого лунного света и угольно-чёрные тени от деревьев. Метрах в ста пятидесяти мы заметили в полосе лунного света шевелящегося на земле зверя размером с зайца и решили подойти к нему поближе. Я был босиком, Светлана в лёгких тапочках, поэтому двигались мы совершенно бесшумно. Подойдя, мы увидели, что из земли торчит задняя половина барсука, пытавшегося достать что-то из глубокого пороя. Возникла шальная мысль поймать его живьём. План был такой: я упаду на зверя сверху, вдавив его в выкопанную им ямку, а Светлана снимет штормовку, которой мы вдвоём его спеленаем. Я занёс ногу для последнего шага, но Светлана сплоховала - она сдвинулась с тропинки в сторону и видимо зашуршала по траве. После этого, из земли, на высоту моего роста вылетил барсук, изогнутый буквой "Г". Загнутая вверх половина составляла заднюю часть его тела, а передняя располагалась горизонтально, мордой ко мне. Он издал ту же смесь поросячьего визга с собачьим рыком, при возвращении на землю можно было чётко различить звук двух ударов - передней половины и задней. После чего зверик кинулся на утёк. Опять таки сгоряча, я пробежал за ним метров 15, но его скорость была значительно выше моей. Представляю, в каких выражениях он описывал своим сородичам всё непотребство моего поведения.

Однажды меня крепко и при свидетеле обругал старый, здоровенный борсучище в центре Воронежского заповедника. Нужно было проверить, как заселена нора, находившаяся неподалёку от Каверинского кордона. По имевшийся схеме трудно было найти эту нору, располагавшуюся в лесу. Наблюдатель с кордона Николай Востриков нору знал, и мы вместе отправились к ней. Нора располагалась в разреженном крупноствольном осиннике. Метрах в ста пятидесяти от норы мы заметили здоровенного барсучину, который метнулся к норе и исчез в ней. Дело было в середине дня, хотя барсук - зверь, с ярко выраженной ночной активностью. Мы с Николаем подошли вплотную к норе, осмотрели отнорки. Нора располагалась на  сравнительно ровном месте с песчаным грунтом. Пока мы стояли где-то над её центром, в отнорке, куда нырнул барсук, раздалось пыхтение. Мы замерли. Из отнорка показался барсучий зад, подпёртый снизу кучей песка. Зверь вылезал задом наперёд, сгрёбши под брюхо песок. Оттащив эту кучу примерно на метр от входа, он сдвинувшись вперёд, упёрся в неё задом, так что нос оказался между задних лап, после чего распрямился резким рывком, так что песок полетел веером. Как будто швырнул его совковой лопатой. Это было настолько смешно, что мы, хоть и зажимали рты руками непроизвольно фыркнули, после чего барсучина, длиной почти в метр, посмотрел на нас подслеповатыми глазками, фыркнул в нашу сторону что-то весьма неодобрительное и полез в нору. Мы не стали больше тревожить его и отправились на кордон. Широкий разброс песка от входа веером у норы - один из признаков заселения норы именно барсуком. Например, лиса копает, и выбрасывает грунт по-собачьи, передними лапами между задних, так что от входа обычно тянется узенький желобок.

При атаке собаки барсук резко вертится на одном месте, разворачиваясь мордой в её сторону, явно рассчитывая на свои солидные зубы.

В такой же ситуации бобёр, оказавшийся на ровном твёрдом месте, обороняясь, садится столбиком и не даёт возможности подойти к нему сзади, разворачиваясь мордой в сторону нападающего. Во время съёмок фильма Згуриди "Лесная быль", в сцене нападения волка на бобра первому волку бобёр из такой позы перебил переднюю лапу. Второй, "запасной" волк также ничего не смог поделать с бобром. Тогда по знаку киношников бобра огрели по голове доской, и волк начал трепать уже оглушённого зверя. Кадры, где со стороны на голову бобра прилетает доска, вырезали, плёнку склеили, и "страшный хищник" - волк выполнил задачу сценаристов. Мне однажды пришлось сразиться с бобром в подобной ситуации. По просьбе Веры Николаевны Никольской, я вынес на луг для фотосъёмки бобра, взятого на бобровой ферме. После съёмки, зверя надо было отправить назад, а он занял оборонительную позу. Если бы всё было продумано заранее, то его можно было бы взять большим сачком, но бежать за ним на ферму не хотелось. Поэтому я снял с работницы фермы рабочий халат, раздразнил им бобра, и в последний момент кинул на него. Бобёр в прыжке оказался опутанный халатом, после чего не составило труда взять его за плечи и прижать к себе - обычный приём при переноске этих животных. При отлове бобров из нор, обычно зверь в конце норы упирается мордой в заднюю стенку, после чего спустившийся в нору через прокопанный колодец человек просовывает руки вдоль его тела, берёт за плечи и вынимает. Развернутся в норе для обороны, зверь почему-то не догадывается.

Был у меня ряд забавных встреч с лисицами. Однажды ночью я шёл по тропинке, выслушивая летучих мышей. Вдруг, метрах в ста перед собой я услышал звук идущего мне на встречу зверика. Я-то шёл по тропинке босиком, поэтому абсолютно бесшумно, а зверь отклонялся с тропинки, то и дело шурша попадавшими под лапу ветками. Шедшая мне навстречу зверушка приближалась, и, наконец, в ночном полумраке метрах в трёх от меня обозначилась лиса, которая явно не могла понять, что это такое пред ней. Пытаясь разглядеть меня она начала поворачивать голову из стороны в сторону, то есть явно пытаясь перевести горизонтальное восприятие в вертикальное. Её зрения явно обострено в горизонтальной плоскости. Так и не поняв, что находится перед ней, она на расстоянии полутора - двух метров начала осторожно огибать меня по дуге. Наткнувшись на мой входной след, тут же дала стрекоча. В прохладном ночном воздухе тёплый запах от меня поднимался вертикально вверх, она не учуяла меня даже несмотря на то, что между пальцев у меня была зажата махорочная самокрутка.

Другой случай попадания лисы в глупое положение случился через несколько лет. С местным пареньком, который тогда выполнял при мне задачи подсобного рабочего, мы метили дуплистые деревья. Я указывал ему выбранное мной дерево, а он зачищал на нём кольцо вокруг ствола от наружной грубой части коры. Потом зачищенное место грунтовали олифой и после подсыхания красили белилами и ставили порядковый номер. Такие деревья были хорошо заметны в лесу ночью. Я оставил парнишку зачищать ствол, а сам отправился дальше по дорожке, разыскивая нужные деревья. Парень побаивался леса, и как только я отошёл метров на 200, начал во весь голос распевать какую-то дурацкую песню. Я шёл по дорожке оглядывая стволы деревьев на высоте 5-6-ти метров и когда опустил взгляд на землю в 5-ти метрах от себя увидел лисицу, в напряжённой позе прислушивающуюся к завываниям этого паршивца. Меня она не замечала, но когда я её заметил, она подняла глаза, наши взгляды встретились, и у неё на морде появилось выражение, в русском языке обычно передаваемое поминанием какой-то матери. После чего изумлённый зверь задал стекоча в расположенный рядом сосновый молодняк.

Другая забавная встреча глаза в глаза у меня произошла в 1961 году с волком. Я спускался на лодке с кормовым веслом по протоке Усманки. Поскольку в протоке было довольно быстрое течение, веслом я только направлял лодку. Когда в нескольких метрах от себя я увидел стоящего на берегу волка, с морды у него капала вода. Мы встретились с ним взглядами, зверик на месте как бы перетёк вокруг самого себя и мгновенно исчез в лесу. Только после этого мои глаза моргнули.

Так же, нос к носу, я столкнулся один раз с лесной куницей. Сильно выпивший местный киномеханик пошёл со мной в лес, что бы показать мне дупло, в котором он мальчишкой ловил летучих мышей. Это оказался невысокий, пять - шесть метров, полуусохший дубок. Николай постучал по стволу сапогом, после чего сказал: "Ой-ой, вон выглядывает белка!". Я решил сам посмотреть, что там за зверь и полез на дерево к дуплу. Когда до дупла оставалось меньше метра из него высунулась изумлённая морда лесной куницы. Выскочивши из дупла, она миновав меня винтом по стволу спустилась на землю, где сильно пьяный Николай попытался её поймать.  Сверху мне было видно, как он прыгает на четырёх конечностях по земле, а куница, запутавшись между его руками и ногами, описывает под ним восьмёрки. Зрелище было до того потешным, что я от хохота едва не упал с дерева. 

Казалось бы, пижонских приключений с барсуками должно было хватить для выработки некоторой осторожности, но бесшабашная молодость брала своё. Однажды я выслушивал на предмет летучих мышей участок редкоствольного осинника и метрах в  70-ти от себя услышал громкий храп. Сначала я подумал, что это завалился поспать какой-нибудь местный забулдыга. Потом, поняв, что до ближайшей дороги больше километра, и вряд ли бы пьяный человек по лесу прошёл такое расстояние, я начал медленно подходить к храпящему объекту. Подойдя вплотную, я увидел, что за кустом лещины в метре от меня лежит полуторометровый кабан. Тут же появилась озорная мысль дать ему пинка. Поскольку я был босиком, то попадание босой ноги по пятаку могло оказаться болезненным для ноги. В темноте было сложно разглядеть, где у этого кабана начало, а где конец, и я стал осторожно высматривать наиболее подходящее место. Видимо, до кабана дошёл мой запах, и он скачком с места пустился наутёк, включив медвежий форсаж. За своё необдуманное поведение, я был наказан тем, что оставаться в этом участке леса, покрытом жидким зловонным помётом, стало невозможно, и мне пришлось срочно менять участок наблюдений.

Забавный случай был у меня и с неясытью. Тогда я жил в заповеднике на втором этаже дома для приезжих. На верху под карнизом была налеплена масса ласточкиных гнёзд. Осенью, на ночевавших в гнёздах ласточек начинали охотиться неясыти. Они садились на створку открытого окна, делали вверх прыжок, выхватывали оказавшуюся на краю гнезда ласточку и улетали с этой добычей. Однажды ночью я проснулся, услышав, как на створку открытого окна около моей кровати села сова. Видимо, я насторожил её просыпаясь, и она сидела на створке окна, спиной ко мне, повернув голову на 180 градусов. Я решил спугнуть её, и с криком подпрыгнул на кровати. Сова кинулась наутёк, но голову видимо раскручивала уже в полёте, поскольку я слышал, как она несколько раз стукнулась о ветки стоящего под окном тополя.

На Звенигородской биостанции также бал ряд замечательных встреч с различными животными. Около Москвы реки на рассвете я неоднократно встречал норку, одна из норок пыталась поселиться под домом, где у нас были складированы доски, но её оттуда прогнала наша собака. Дважды меня удивляли кроты. Один раз напротив теперешней библиотеке с дорожки я услышал глухие удары, и увидел, как на поверхности земли крот бьётся головой о пенёк. Я принёс его домой, насыпал в большую ванну грунт, поставил воду и корм, но через сутки он погиб. В другой раз я услышал глухие металлические удары и увидел, как крот колотится головой о металлическое ведро. Попытка поселить его в неволе кончилась аналогично. Какая патология вызывает столь необычное поведение кротов, до сих пор не знаю.

Довольно часты на Звенигородской биостанции встречи с куницей. Был случай, когда весной, прямо с крыльца своего дома на противоположной стороне оврага, я заметил куницу, рыскающую в поисках грызунов.

Белки на елях рядом с домом регулярно выводят детёнышей. Однажды в апреле, около 9-ти часов утра на этих елях проходил гон белок, о котором я раньше только читал.  Четыре или пять самцов с визгом гонялись друг за другом и за самкой, продолжалось это 4-5 часов.

В 70-е годы рядом с биостанцией было довольно много кабанов. Однажды в марте два кабана вышли на берег пожарного пруда и абсолютно игнорировали свет направленного на них фонаря.

В начале восьмидесятых на нижние дачи биостанции приходил лось и рылся в мусорных бочках.

Ястреб тетеревятник, построивший себе гнездо на Вальцевской горке, неподалеку о нижних дач биостанции, был настолько возмущён студентами, лазивших на ёлку по соседству, чтобы сфотографировать птенцов в гнезде, что атаковал идущего по дорожке тогдашнего начальника практики Владимира Петровича Прохорова, налетел сзади и бил его крыльями по лицу.

Во время весеннего и осеннего пролёта над биостанцией часто можно наблюдать, как набирают высоту на восходящих потоках воздуха гуси, журавли, а изредка и беркуты. Видимо рельеф местности способствует образованию восходящих потоков.

На шоссе напротив верхних дач был найден погибший под колёсами автомобиля старый барсук со стёртыми до корней зубами. Видимо, его более молодой соперник выбил из барсучьего городка.

Хитроумную нору построил себе старый лис - самец, который доминировал на участке от Аниково до Луцино. В водоотводной трубе под шоссе, между бетонными сегментами, он вырыл нору, идущую вертикально вверх. От осадков её защищало асфальтовое полотно дороги.

Бобры на Москве реке появились в последние годы, по крайне мере один бобёр поселился на реке Дубешне, напротив нижних дач, следы жизнедеятельности другого были замечены на берегу около пионерлагеря "Мирный". Это отдалённые потомки бобров, выпущенных  в 1948 году в верховьях Москвы реки, за расселением которых я наблюдал в 1953 и 1962-м годах.

 

О собаководстве

 

Моя супруга, Светлана Петровна Каменева занималась доберманами с 7-го класса. Когда мы познакомились, у неё была доберманша Кармен, отлично выдрессированная, и вполне уживающаяся с людьми. Сама Светлана была членом бюро секции доберманов в клубе служебного собаководства ДОСААФ. Волей-неволей, я иногда присутствовал на некоторых заседаниях бюро и на собраниях секции. Запомнилось одно собрание. Оно проходило в помещении клуба автомобилистов в Бобровом переулке. Выступавший            на нём товарищ сильно волновался, и, произнеся несколько несвязных замечаний в адрес бюро, упал. Оказалось, с ним случился инфаркт, причём второй. Приехавшая скорая увозила уже труп. Мне все эти страсти-мордасти были совершенно чужды. Надо сказать, что Светлана великолепно знала всё Московское поголовье доберманов, и по виду собаки могла определить родителей. Когда мы оказывались в новом районе, и видели молодого добермана, она почти со 100-й точностью называла мать этой собаки, и процентов на 80 отца. Это был глаз настоящего знатока. После нескольких проверок у владельцев, я больше не сомневался в её словах. Высшей класс такого опознавания она мне продемонстрировала в 1970-м году. С приступом язвы 12-ти перстной кишки меня положили в 24-ю горбольницу. В процессе общения с одним из больных я узнал, что у него есть трёхлетняя сука добермана, которая попала к нему таким образом: кто-то позвонил, и сообщил, что на одной из подмосковных станций замерзает привязанная к дереву доберманша. Он съездил за ней и привёз её домой. Помня о талантах Светланы я предложил показать собаку ей. Внимательно осмотрев собаку, Светлана назвала помёт, из которого могла быть эта собака. Позвонили заводчице, узнать, не пропадала ли из помёта одна сука, оказалось да! Выяснив телефон бывшей владелицы, позвонили и попросили приехать осмотреть собаку. Сам я не присутствовал, но и собака, и хозяйка узнали друг друга с невероятным восторгом. Оказалось, что когда хозяйка была в роддоме, свекровь, решив избавить семью от собаки, отвезла её на полустанок и привязала там.

В 1974 году через Светлану меня разыскал ветврач кинологической службы уголовного розыска. Он попросил сходить вместе с ним, я в это время уже работал в Университете и имел степень кандидата биологических наук. Он просил меня сходить с ним в приёмную ЦК КПСС, чтобы добиться производства в СССР кормов для собак. Объясняя мне свои аргументы, он сказал, что их служба подсчитала, что ежедневно собаки в Москве 17 тонн мяса. На мой взгляд, подсчёты были сделаны совершенно некорректно, так как была взята ежедневная норма питомников (300г в сутки) и помножена на всё зарегистрированное в Москве поголовье собак. Мало кто из горожан мог в то время позволить себе кормить собак мясом. Кинологической службе уголовного розыска собачьи корма были нужны в связи с их большей дешевизной. Кормить мясом тогдашнее поголовье было затруднительно. Количество привлечённых к попыткам решить  данный вопрос организаций было очень велико. Фрагмент этой переписки попал ко мне несколько лет спустя. Чтобы не связываться с невыгодным производством кормов, на бойнях ответили, что все отходы идут на производство ливерных колбас и зельца и реализуются населению.

В 1979-м году ДОСААФ запросил представителя кафедры в состав комиссии по обсуждению вопросов обсуждения восточно-европейской и немецкой овчарок. На кафедре отнеслись к этому делу формально, и послали П.П.Дмитриева, поскольку тот собирал взносы для ДОСААФ. Через некоторое время я узнал о всей этой ситуации, и попросил вместо Дмитриева послать меня, так как через Светлану я уже был в курсе различных собаководческих проблем, а домашний консультант по собаководству всегда был под рукой. Выяснилось, что эта комиссия бала собрана по указанию ЦК КПСС, ибо ряд любителей давно беспокоило вырождение восточно-европейской овчарки, потерявшей свои рабочие качества, из-за неправильного разведения. Дело в том, что с 1944 года в разведении очень широко использовали в разведении одностороннего крипторха Ингула Голованова и его потомков. Эти собаки штамповали потомство "в себя", были, как говорится в собаководстве, препотентными производителями. Но Ингул и один из его сыновей были односторонними крипторхами и к 70-м годам 90% восточно-европейских овчарок имели в дальних ветвях своей родословной этих собак. Имбридирование на этих дефектных собак повело к весьма нежелательным последствиям. По данным медицины односторонней крипторхизм системное заболевание, сказывающееся на состоянии суставов и на психике, а ведь восточно-европейская собака была основным пользовательной породой в служебном собаководстве. В кинологической службе уголовного розыска от этих собак отказались намного ранее, и начали разводить собак, не имевших кровей Ингула, такие ещё сохранились на периферии. Кроме того, они закупили некоторое количество немецких овчарок. Досаафовские деятели настаивали на том, что ВЕО прекрасная собака. Их поддерживали представители кинологической службы внутренних войск. Восточно-европейская овчарка устраивала внутренние войска, которые использовали её на охране тюрем и лагерей. Крупная собака производила на заключённых устрашающее впечатление и могла сильно покалечить при попытке побега. Но основная ценность служебной собаки, это поисковая и следовая работа. Опыт кинологической службы уголовного розыска показал, что вместо норматива подготовки розыскной собаки 600 часов, на ВЕО приходится тратить 1200 часов, а норматив вводился тогда, когда собаки ещё нормально работали. Кроме того, эти собаки давали меньший процент удачной проработки следа, чем немецкие овчарки, восточно-европейские без кровей Ингула. Кроме того, на их подготовку уходила не 1200, а 300-400 часов занятий. Кроме того, в защиту восточно-европейской овчарки, один из её создателей, кинолог Мазовер, дал заключение, что это то же, что и немецкая овчарка. Я выбрал из имевшийся тогда литературы, в том числе и из публикаций Мазовера, цитаты, что ВЕО это новая порода, полученная советскими кинологами, похвальба довольно обычная для того времени. Я представил ДОСААФ три или четыре машинописных страницы таких цитат. Начальник клубов стрелкового дела и служебного собаководства полковник Пурахин, прочитав этот цитатник, громко завопил, что Мазовер прохвоста, хотя к тому времени его уже убрали из клуба служебного собаководства ДОСААФа. Но, казалось бы, неоспоримая логическая аргументация моей позиции совершенно не устраивала ДОСААФовское руководство. Тогда пришлось бы признать, что лишённые званий всесоюзных экспертов по СС Орловская и Степанов за их позицию по ВЕО, которые отстаивали позицию, что ВЕО испорчена и её надо исправлять, лишены этих званий безосновательно. Я узнал, что помянутый выше Пурахин собирается приехать на факультет и обвинить меня во всех тяжких. Предваряя этот визит, я дал заключение что немецкая и восточно-европейская овчарка разошлись достаточно далеко и не надо их метизировать. Пусть любители и ведомства сами выбирают, что им больше подходит. Я успел подписать эти рекомендации у зав. кафедрами Наумова (ЗП), Крушинского (ВНД), Северцова (ТЭ) и Мкртчана (Генетика). Приехавший на факультет Турахин, попросил в кабинет Николая Павловича Наумова тогдашнего секретаря парторганизации Долгова. И в присутствии этих двух человек, обвинил меня в диссидентстве, низкопоклонстве перед западом, и пособничестве украинским националистам. Дело в том, что тогда в Днепропетровске любители стали отдавать предпочтение немецким овчаркам. Зоолог Долгов, просмотревший подписанную ведущими специалистами факультета бумагу, тут же ответил, что высказанные претензии безосновательны и что мои предложения соответствуют основам биологической науки. Взбешенный Пурахин уехал с факультета не с чем. Через пару месяцев меня пригласили по этому же поводу в ректорат, к проректору по науке Тернову. Как оказалось, к нему приехал жаловаться на меня ДОСААФовский генерал Ходарев. Для консультации Тернов пригласил работавшего тогда в ректорате Г.П.Гапочку. Собравшимся я разъяснил, что ликвидация несколько лет назад миннорозыскной службы с помощью собак чревата крупными неприятностями в случае каких-либо военных конфликтов (тогда только начиналась война в Афганистане). После анализа литературы, я смог обоснованно прогнозировать, что без собак нормального разминирования проводить не удастся. Дело в том, что в применявшихся тогда итальянских минах металла было всего 2 грамма, в бойке. То есть, обнаружить их обычным металлоискателем было невозможно. А по данным конца ВОВ применение минорозыскных собак в 7 раз уменьшала потери среди сапёров и в три раза ускоряло продвижение танковых колонн. Понятно, что наладить нормальную минорозыскную службу на убогих ВЕО невозможно. Я вынужден был сказать Ходареву, что за ту глупость, которую делает сейчас ДОСААФ, придётся расплачиваться кровью наших молодых ребят. Гапочка потом спросил меня, не переборщил ли я в этом высказывании. Я ему назвал соответствующие цифры. Поскольку напрямую меня сломать не удалось, а факультету не нужен был скандал, меня из этой комиссии убрали, а дурацкое заключение о полнокачественности ВЕО вместо меня подписал Дмитриев, ничего в этом вопросе не смысливший.

В 1982-м году на совещании  по служебному собаководству представитель кинологической службы внутренних войск Бирюков с трибуны, и за чашкой кофе в ресторане, признал, что я был прав. Я только ответил, что если вы спрашиваете у научных работников совета, попытайтесь понять их аргументацию. Он произнёс что-то ругательное в адрес ДОСААФовских работников, обманувших его. Хоть маленькая, но моральная победа была всё же одержена. Увы, без последствий для собаководства. ДОСААФ решил исправлять ВЕО метизируя её с немецкой овчаркой, что неизбежно привело, как я и предсказывал, к ухудшению качества поголовья. Насколько мне известно, ВЕО к настоящему времени практически исчезла из любительского собаководства, что было неизбежно в связи с её низкими качествами.

В начале 80-х годов в правде появилась статья резко антисобаководческого направления. Подписал её некто Шатуновский. Как говорится, наёмный бандит пера. На собаководов он катил бочку уже не в первый раз. Как вскоре выяснилось, это была не его спонтанная пакость, а установка, шедшая из совета министров СССР, от некоего старшего референта отдела ценообразования Дергачёва Н.А. Через некоторое время появились бумаги с обоснование необходимости введения налога на содержание собак в городах, в размере 200-т рублей в год (это при средней месячной зарплате населения 187 рублей). Через некоторое время обоснование и согласование этих предложений с советами министров союзных республик и десятком общесоюзных ведомств, появились в министерстве сельского хозяйства, поскольку при нём существовал всесоюзный кинологический совет, леном которого я был, представляя там университет. На сутки эта пачка бумаг попала ко мне в руки и с помощью тогдашнего члена совета Константина Гобра мне удалось ксерокопировать все эти бумаги. Хотя их и пересылали с фельдегерями, но грифа секретно или для служебного пользования на них не было. Пришлось на несколько месяцев засесть за подготовку ответа. Я сделал справку на 19-ти машинописных страницах, показывающую абсурдность претензий к собаководам. В обосновании выплыли те самые 17 тонн мяса запущенные когда то в оборот кинологической службой. Производство мяса тогда в стране датировалась. За каждый килограмм произведённого мяса государство доплачивало производителю больше 2-х рублей. Но по данным о, якобы имевшем место, употребление мяса собаками, выходило, что собака съедает в год, в среднем в два раза больше мяса, чем средний советский человек. Выходило, что все дворняжки питаются питаются в два раза лучше своих хозяев.

По поводу загрязнения городской территории экскрементами собак, я подсчитал, что количество вносимых ими удобрений под зелёную растительность примерно соответствует сельскохозяйственным нормам внесения органических удобрений. А зелёная растительность очищает городской воздух от выхлопных газов. И, наконец, используя случайно попавший мне в руки журнал "Проблемы мира и социализма", я сделал осторожный вывод о тот, что меры, пропагандируемые против собаководов, могут вызвать нежелательный резонанс в германии, где тогда в парламент (Бундестаг) прошло большое количество зелёных, а руководители страны считали нужным перетянуть их на нашу сторону. Я собрал также некоторое количество писем в защиту собак, подписанных видными лицами страны: учёными, артистами и деятелями культуры, и приложил к своей записке. Её я передал Анатолию Петровичу Александрову, президенту РАН, который тогда был членом Полит Бюро. За месяц до смерти Брежнева он поднял этот вопрос на политбюро. Выбрав из моей записки одно положение и чётко его сформулировав: " А зачем нам надо ссориться с зелёными?".  На данный момент нападки на собаководов прекратились, хотя Шатуновский опубликовал ещё одну антисобаководческую статью в Правде. Чтобы обезвредить этого негодяя, я написал открытое письмо-ответ Шатуновскому, и отдал собаководам для сбора подписей, где для подписантов, кроме ФИО и адреса нужно было указать ещё профессию. За три недели было собрано примерно 2800 подписей. Анализ показал, что наибольший процент подписавших был среди рабочих различных профессий. Так получилось, поскольку интелегенцию я разделил на несколько категорий: отдельно учителей, врачей, деятелей культуры. Письмо и подписи были ксерокопированы. Один экземпляр был передан в приёмную ЦК КПСС, а другие разосланы в редакции разных газет, в том числе и Правды. После этого Шатуновскому уже не предоставляли возможность печатать свою ахинею. Однако, организатор всей этой свистопляски Дергачёв, опубликовал ещё одну антисобаководческую статью в газете Труд, где редакцию обязали её принять, так как статья шла из совета министров. Из прихлебателей антисобаководов в печати вынужден упомянуть И.В. Пескова, который, переврав суть событий со львом Берберовых в Баку, пристегнул к ним ещё и собак. Сын Берберова погиб не ото льва, а от пули выпущенной из винтовки милиционерами, решившими расстрелять льва с крыши соседнего дома. Видимо Песков, узнавший о готовящемся постановлении, решил урвать кусок, подлизываясь к власть имущим. После этого, насколько я слышал, его дважды били собаководы. Один раз в лифте в Останкино, а другой - в Парке культуры  им. Горьково, а по ночам устраивали длительные собачьи концерты под окном. Я на отрез отказался сотрудничать с ним при съёмке сюжетов для передачи "В мире животных", и для съёмки сюжетов ко мне приехал Коля Дроздов. Постепенно Песков исчез из этой передачи. Видимо многие зрители не могли ему простить подобной мерзопакостности. К сожалению, редакция "В мире животных" в то время не решилась сделать передачу против собаконенависничества, хотя я предлагал это Дроздову.

После смерти Брежнева Дергачёв продолжал раскручивать свою антисобачью шарманку. Пришлось вторично обращаться к Анатолию Петровичу Александрову. Поскольку следующий генсек, Андропов, в то время лежал в больнице, и к нему допускали только по очень ограниченному кругу вопросов, Анатолий Петрович по этому вопросу обратился к тогдашнему председателю совета министров Тихонову, второму лицу в государстве. По дошедшим до меня слухам, Тихонов, обеспокоенный жалобами на повышение цен на сжиженный газ, решил, что проблем и так хватает, и велел прекратить антисобачью истерию. Следующий виток заварухи  начался при Черненко. Но тут случилось одно, на мой взгляд, весьма досадное обстоятельство. Секция защиты домашних животных, существовавшая при тогдашнем обществе содействию охраны природы, возглавляемая Ксенией Александровной Семёновой, подготовила письмо-протест. Но крутила этим делом не Семёнова, а тогдашняя её заместитель Шведова. Повторяться в подобных ситуациях явно не стоило. Письмо спустили в министерство коммунального хозяйства и ничего не знавшую об этом Семёнову вызвали на расправу в МГК КПСС. Тогдашний председатель всесоюзного кинологического совета Хоботов разрешил поехать и мне вместе с ним на эту разборку. Более хамского стиля разговора, чем в том раз, я почти не могу припомнить. Семёнова, медик, профессор, женщина, но на неё орали и топали ногами, как посмели, и дали указания в общество охраны природы - лишить её подписи и печати. Я по молодости и неопытности пытался встрять в разговор, тем более, что у меня на коленях лежала папка, к тому времени получившая одобрение в сельхозотделе ЦК КПСС, (куда её на рассмотрение отдал Хоботов), где просмотревши её, а в ней было более 200-т страниц, сказали, что вы серьёзные люди и с вами надо разговаривать в серьёз. Так была оценена моя большая подготовительная работа. Хоботову, к сожалению, неизвестные мне партийные деятели проявили свинское отношение: при его выходе на пенсию, они воспрепятствовали назначение ему персональной пенсии, на которую он по своим заслугам имел право. Но, опытный аппаратчик Хоботов удержал меня от попытки вмешаться в разговор в защиту Семёновой. После смерти Черненко, Дергачёв, видимо, потерял поддержку в совмине, и больше его антисобаководческие штучки не вылезали, при Горбачёве на этом нельзя было сделать карьеру.

Ещё одна собаководческая авантюра, в которую меня угораздило впутаться, связана с Московским городским обществом любителей собаководства. В начале 80-х годов там "разгулялся" некоторый авантюрист от собаководства , весьма нечистоплотный на руку, некий Е.Г. Розенберг. Полностью дисквалифицированный как эксперт по спортивному собаководству Всесоюзной квалификационной комиссией по собаководству при МинСельхозе СССР за однозначно доказанное использование звания эксперта в корыстных целях. Приличные собаководы жаловались на превращение им любительского собаководства в доходное дело. Он, конечно, сколотил себе в правлении МГОЛСа группу таких же деляг от собаководства, которые в нарушение устава общества проворачивали свои грязные делишки. Общество тогда курировал от Моссовета городской ветеринарный отдел, в котором скапливались многочисленные жалобы собаководов на деятельность этой группировки. В конце концов, Мосгорисполкомом была создана комиссия для проверки обоснованности этих жалоб. В ней участвовали представители Райисполкома и народного контроля. Я помог этой комиссии составить соответствующую справку. Было проанализировано более 600 документов на 1700 листах, в которой однозначно показано, что вся эта группировка занималась сплошными подтасовками и подлогами, вплоть до преднамеренного искажения результатов отчётно-выборной конференции общества, в котором тогда состояло от 6,5 до 7 тысяч любителей. В так называемом протоколе собрания, составленном участниками этой группировочки, обнаружилось боле 60-ти искажений, исправлений и извращений по сравнению со стенограммой собрания. Комиссия пришла к однозначному выводу решение Мосгорисполкома исключить данную группировку из общества. Выводы комиссии не устроили чиновников из Мосгорисполкома и они попытались спустить на тормозах результаты работы комиссии, тем более, что в группировку Розенберга входила жена известного артиста Никулина, авторитет и популярность которого она неоднократно использовала для давления на чиновников Моссовета. Видя, что напрямую пробить в жизнь исполнение рекомендаций комиссии не удаётся, я, с помощью представителя народного контроля в комиссии, совершил следующее действие. За день до открытия 27-го съезда КПСС была подана её жалоба с результатами работы комиссии в органы партийного контроля. Тогда такие жалобы, поданные в последние сутки перед открытием съезда, рассматривались практически немедленно. В результате, тогдашний председатель Моссовета Сайкин в воскресенье перед открытием съезда появился в Моссовете и подписал решение, соответствующее рекомендациям комиссии. После этого была подготовлена и проведена новая отчётно-выборная конференция, на которой меня выбрали в новое правление МГОЛСа. В состав нового правления вошли обижаемые указанными авантюристами собаководы и один приспешник прежней группы, некий Тройковский. Его включение в комиссию по подготовке конференции и новое правление было сделано вполне сознательно, так как внесло раскол в группу авантюристов и породило у них надежду на реставрацию прежнего положения через него. Участники той группы пытались саботировать решение Мосгорисполкома: не отдавали новому правлению ключи и печать общества, без которой нельзя было оформить не одного денежного документа. Пригрозив вмешательством милиции, удалось заставить их вернуть печать и ключи от помещений общества, но вот дальше началось то, чего я никак не мог ожидать по своей наивности. Люди, жаловавшиеся на проделки авантюристов, и отчасти вошедшие в новое правление общества, начали заниматься такими же авантюрами, как предшественники. Тогда я и родил для себя афоризм: "Все хотят справедливости, но для себя больше, чем для других". Через год, на очередной отчётно-выборной конференции я вышел из состава правления: настольно стало противно иметь дело с этой шарашкиной конторой. Но перед этим, ещё как члену правления, мне удалось отбить ещё одну налоговую атаку на собаководов. Финансовая инспекция попыталась ввести налог на собаководов, разводящих и продающих щенков породистых собак. Я представил в фининспекцию расчёты, показывающие, что затраты на содержание и кормление щенной суки и выращивание её потомство для продажи практически равны получаемой прибыли, т.е. никакого дохода владельцы, разводящие породистых собак не получают. В этот же период мы с С.П. Каменевой сделали ещё одну работу на пользу отечественного собаководства. Редактор издательства "Мир", владелица добермана, знавшая Светлану, предложила нам сделать перевод книги Пальмер по собаководству. Поскольку, ни я, ни Светлана английского не знали, нам был предложен перевод этой книги, который нам предстояло отредактировать. Светлана, пользуясь своим колоссальными знаниями по собаководству, выискивала и обнаруживала ляпы, допущенные переводчиком, а иногда и автором книги, а я переводил её соображения на литературный язык. Сложность в редактировании была ещё и в том, что в отечественном собаководстве, занимавшиеся служебным собаководством пользовались немецкими традициями, а занимавшиеся охотничьим - английскими. Пришлось создавать универсальный язык, понятный и тем и другим. Вторая сложность заключалась в том, что на правой стороне разворота книги были рисунки описываемых пород, а на левой нужно было уместить весь текст, относящийся к этим породам, поэтому приходилось тщательно выбирать, что можно сократить в тексте, так как русский текст всегда длиннее английского. Кроме того, мне пришлось написать к этой книге словарь терминов, ибо прямой перевод для русского читателя был абсолютно непонятен: грубо говоря, в английском языке термин рысь, как аллюр, описывался примерно так: когда во время скачки лошади вы слышите два прихлопа три притопа. При описании этого аллюра по-русски приходилось описывать  поочерёдно движение ног лошади. Поскольку в тот период ещё продолжалась антисобаководческая истерия, пришлось организовывать отзыв на книгу со стороны академика В.Е. Соколова. От его же имени было написано мной и предисловие к русскому переводу. Это было первое издание книги по собаководству на русском языке в советское время, где было дано грамотное описание около 200-т пород, в большинстве своём не известных на нашей родине. До этого переводили только книги ГДРовских и Чехословатских собаководов. Издание сразу же получило большую популярность среди советских собаководов. Это было подарочное издание, довольно дорогое по тогдашним временам. О популярности издания свидетельствует то, что его практически нелегально издали в Баку, а затем в Минске. Издательство "Мир" также переиздало его ещё раз. К сожалению, ни я, ни Светлана, не получили ни копейки за эти переиздания, хотя мы потратили на работу над текстом около 3-х месяцев очередных отпусков. Это был самый сложный опыт редактирования текста. Мне кажется, что издание этой книги принесло существенную пользу отечественному собаководству, показав любителям и специалистам высокий уровень этого дела в мире. Во всяком случае, во многих более поздних изданиях, я встречал ссылки на эту книгу.

 

История хироптовки

 

В 1970-м году у меня возникла идея заняться изучением рукокрылых в большой уличной вольере в условиях, приближенных к естественным. Сама идея использования такой вольеры принадлежала А.И. Константинову, физиологу из Ленинградского университета. Он использовал её при полевых работах в Нагорном Карабахе. Записывая в вольере эхолокационные сигналы пойманных рукокрылых в районе "Азыхской" пещеры он положил начало изучении эхолокации в СССР в полевых условиях. После закрытия работ по эхолокации в Аккустическом институте, мне досталась в наследство от существовавшей там группы, изготовленная из  мелкой капроновой сети, используемая для ловли мелкой рыбёшке вольера. Строго фондируемый в то время материал, достать который сумели сотрудники этого института. Полученная вольера имела длину 10 метров, ширину 5, а высоту 4. Использовать её в имевшихся в лаборатории помещениях было невозможно. У меня возникла идея выехать с этой вольерой в Воронежский заповедник и использовать её для изучения тамошних рукокрылых. Но опробовать возможность использования такой вольеры на природе я решил на Звенигородской биостанции, благо это намного ближе к Москве. В 1970-м году я привёз на ЗБС вольеру и необходимый для её установки запас металлического троса и две палатки, которые установил на лужайке позади заселённой тогда части ЗБС. От ближайшего столба протянул электричество, а в палатках поставил тогда масляные радиаторы. Из найденных на ЗБС оставшихся после ремонта досок соорудил навесы над палатками, а сверху установил тенты, дополнительно защищавшие их от дождя. Только установил оборудование, как у меня случился приступ, который я принял за обострение моей язвы. Так решил и ЗБСовский медработник и приехавшая бригада скорой помощи. Только на следующее утро, когда температура резко полезла вверх, возникло подозрение на аппендицит. Мы со Светланой решили срочно ехать в Москву, на столовской машине добрались до станции Звенигород, оттуда на электричке до Москвы, а дальше на такси от Белорусского вокзала до первой градской больницы, где через несколько часов меня прооперировали. Размонтировать и убирать на зиму вольеру и палатки пришлось Светлане. На следующий год я заказал в мастерских факультета несколько фанерных щитов и в притык к вольере смог поставить будку размером 1,5 на 3 метра и 2 в высоту. В этой будке установили ультразвуковой магнитофон и записывали на нём эхолокационные сигналы привезённых из Москвы рукокрылых. Там же их иногда и кормили. Внутри вольеры установили большую клетку, в которой в лаборатории в Москве жили очковые подковоносы. Они вылетали из клетки в вольеру свободно и иногда охотились на залетавших в вольеру насекомых. На следующий сезон я привёз в Звенигород фанерные щиты, изготовленные в мастерских факультета, из которых соорудил небольшой фанерный балок. В нём было три помещения: одно для работы с рукокрылыми, одно для ультразвуковой аппаратуры и одно в качестве кают компании, где удалось установить газовую плиту. Спали мы по-прежнему в палатках. Однако, место на западном склоне оврага, где мы жили, оказалось довольно сырым и холодным. Несмотря на масляные радиаторы, в палатке по ночам иногда становилось настолько сыро и холодно, что к осени у Светланы начались хронически е простуды. Щитов я заказал с таким расчётом, чтобы из них можно было сделать ещё одно помещение, т.е. в мастерские пришлось представлять заведомо липовый проект. Второй балок мне разрешили построить только на следующую весну. С осени я подготовил место для его установки над ямой бывшего блиндажа 41-го года. Яма была завалена большим количеством мусора, так как её использовали для свалки всякого барахла. С территории я собрал несколько кубометров битого стекла и ржавого железа, присыпав всё это грунтом. С осени я выкопал в нужных местах ямки под кирпичные столбики и залил в них основания. Весной мне удалось заказать на пилораме биостанции пять кубометров пиломатериалов в виде бруса, досок и тёса. Так как фанерные щиты оказались недостаточно теплоизолирующим материалом, то я в одиночку расшивал щиты и заполнял их шлаковатой. На первомайские праздники с помощью приехавших отметить друзей, я на заготовленный заранее каркас смог поставить стены и потолок второго балка. Получилось некое подобие пригодного для жилья помещения, куда мы со Светланой переселились из палаток. Площадь этого балкам была 18 квадратных метров, высота 2,20, но после палаток это показалось нам роскошью. При строительстве этого балка у меня возникла одна сложность: сделать не нём двухскатную крышу. Стропила я собрал на земле, забросить их на уже собранный параллелепипед мне помог кто-то из друзей, а дальше я в одиночку ставил их по месту, закрепляя подсобным бруском за ближайшее дерево, и нашивал обрешетку. Поскольку помощников не было, то приходилось за каждыми двумя - тремя брусками обрешетки слезать вниз, затаскивать их на крышу, и закреплять. В первоначальном виде этот балок прослужил до 1986-го года. В редкие заезды зимой с помощью электрообогревателей удавалось поднять там температуру до жилой. А в 1987-м году удалось его значительно усовершенствовать: обшить 50-ти мм досками со снятого из общежития пола, остатками старой штукатурки, также от общежития и обрезками новых досок, оставшихся при строительстве геологического дома. Такое увеличение теплоизоляции позволило более или менее нормально существовать в нём и в зимнее время.

В 1986-м году на биостанции проходило совещание преподавателей разных Университетов СССР по проведению практик. Под это мероприятие биостанции были отпущены средства на приведение в порядок ряда строений. Новый заведующий кафедрой академик  В. Е. Соколов  написал письмо в деканат с просьбой включить в план текущего и капитального ремонта первый наш, лабораторный балок. Зам. декана по х/ч Федин наложил резолюцию, предлагавшую выполнить необходимые работы, предлагавшую выполнить необходимые работы Я.Б. Белялову, тогдашнему директору биостанции, но тот полностью проигнорировал и просьбу Соколова и резолюцию Федина. Работать в старом балке было уже совершенно невозможно: полностью провалился пол, да и фанерные щиты не давали необходимой теплоизоляции весной и осенью, что создавало сложности и нам и опытным животным. Пришлось мне опять  заниматься самостроем. Поскольку в это время возводили для геологов большой сарай, а старый деревянный снесли, я забрал часть материала от старого сарая. При изготовлении фундамента я использовал находившуюся в 200-х метрах от места строительства бетономешалку. Строители мне разрешали в субботу и воскресенье использовать бетономешалку, а песка и бетона было достаточно. Больше 200-т вёдер бетонного раствора я перетаскал в руках на место строительства. Затем, с помощью приехавших друзей собрал П-образные рамы, которые поставил на подготовленный фундамент и начал обшивать дом снаружи тёсом, оставшимся от старого сарая. Крышу и пол собирал из всякого деревянного хлама. Внутреннюю обшивку собирал также из различного старья. Отпущенные мне строителями 20 листов сухой штукатурки, именуемой ныне гипсокартоном и около 20-ти листов древесно-волокнистой плиты, именуемой в просторечье орголитом использовал для внутренней отделки стен и потолка дома. Оригинально удалось решить проблему с окнами, ибо изготовление оконных рам весьма сложный и трудоёмкий процесс при отсутствии необходимых материалов и оборудования. За несколько лет до этого мне на складе МГУ буквально всучили полотнища от стеклянных дверей, оставшихся при возведении гуманитарного корпуса. Эти полотнища я положил горизонтально на бок и получились большие светлые и хорошо выглядящие окна. Форточку для проветривания прорезал в соседней с окном стене. Каждое такое окно весило 55 кг.

После этого строительства стало возможно существовать на биостанции круглогодично и ставить опыты по искусственной зимовки летучих мышей в сооруженном мною, опять же, с помощью друзей термоградиенте, состоявшем из трёх камер. Подогреваемой, оборудованной также искусственным водокапом, средней - прохладной и третьей - холодной. Выход из средней камерой летом открывался в вольеру и зверьки использовали эти камеры аналогично пещере или чердаку, а зимой отверстия перекрывались и камеры использовали для проведения искусственной зимовки. Наблюдения зимой показали, что время от времени просыпаются и пьют воду только подковоносы. Гладконосые же зимой доступную воду не потребляют. Эти наблюдения позволили осмыслить  результаты, полученные ранее в Москве. Тогда рукокрылых вынимали раз в неделю из зимовочного убежища и взвешивали. Средний вес зверьков закономерно шел на убыль, но в отдельные взвешивания некоторые особи сохраняли свой вес, не имея доступа ни к воде, ни к пищи. Некоторые рыжие вечерницы прибавляли по 0,5 грамма в неделю. Каждый раз это были разные животные. Наконец стало ясно, что гладконосые летучие мыши во время зимней спячки умудряются извлекать влагу из воздуха лёгкими. Осаждающиеся в развитой поверхности альвеол влага всасывается в кровь и пополняет водный баланс организма. Зверьки которые в течение недели просыпались и сбрасывали излишнюю мочу, они это делают регулярно,  теряли вес, а те кто не просыпались вес сохраняли или даже увеличивали. Одновременно стали понятны работы, полученные американскими физиологами, измерявшими температуру в разных частях тела спящих летучих мышей. Оказалось, что температура внутри грудной клетки на 2-3 градуса выше температуры окружающих тканей. По всей вероятности, эта температура повышается за счёт скрытой теплоты парообразования. Таким образом, к различным специфическим особенностям рукокрылых добавилась ещё одна интересная биологическая особенность. В одной из сводок по физиологии млекопитающих, без ссылки на первоисточник, я нашёл упоминание о том, что у дельфинов, процент содержащейся в выдыхаемом воздухе воды меньше, чем во вдыхаемом. Интересно было бы проверить возможность конденсации влаги в лёгких у других зимоспящих животных. В первоначальных предположениях о процессе конденсации  влаги в лёгких у рукокрылых я использовал две гипотезы:

первая, что они сидят на поверхности более холодной, чем окружающий воздух. Её я проверил в специально сконструированной клетке, где задняя стенка клетки были расположены участки из металла, бетона и дерева, причём сама поверхность изнутри клетки была затянута клеёнкой, а стенка, на которой сидели зверьки, - мелкой сеткой. Зверькам предоставлялась возможность выбрать участок с наиболее подходящей температурой. Однако зимующие рыжие вечерницы не оказывали предпочтения какому-либо из разных по температуре участков. Второе предположение было связано с тем, что влага, казалось, могла бы конденсироваться за счёт разрежения при вдохе и выдохе. Однако консультация со специалистами по физике атмосферы показали, что разряжение, достигаемое при вдохе и выдохе для такой конденсации не достаточно. Собственно, они и подсказали идею о возможности конденсации на развитой поверхности альвеол. После того, как выявленная закономерность стала для меня окончательно ясной, тут же в зрительной памяти пробежали десятки конкретных зимовок рукокрылых, которые я видел в разных концах СССР - от Карпат до Дальнего Востока. Зверьки всегда предпочитали для зимней спячки места, где происходило локальное увеличение влажности воздуха. Вспомнилось издание Ужгородского Университета, где местные зоологи в течение ряда  лет наблюдали многосотенные зимние скопления рыжих вечерниц между оконными рамами на третьем этаже. В этом месте, судя по зелёным водорослям, покрывавшем стены здания, наблюдалась повышенная влажность. В описании массовой зимовки рыжей вечерницы в Дрезденской Женской Кирхе также указывалось, что в месте, где была трещина в стене, куда пролезали звери, "зимой часто заползали туманы".

Для наблюдений за взаимоотношениями зверьков внутри колонии нами впритык к вольере была выстроена тёмная камера с расположенными внутри домиками для рукокрылых. Прозрачные задние стенки позволяли наблюдателю видеть всё, что происходит внутри убежища. Делавшая под моим руководством курсовую и дипломную работу Е. И. Алексеева (Кожурина), провела в этой камере цикл интереснейших наблюдений за взаимоотношениями матери и детёныша у рыжих вечерниц. Выяснилось, что примерно с трёх недельного возраста детёныши поджидают самку около летка, и независимо от того их это мать или чужая, хватают её за сосок и бегут вместе с ней к тому месту, где она оставила своего детёныша. Тот детёныш, потыкавшись к матери, и убедившись, что его место занято, хватался за второй сосок.  Раньше, при наблюдениях за самками с детёнышами, пойманными в природе, мы не раз убеждались, что подсаженного на сосок детёныша самка обнюхивала и некоторых сгоняла, кусая их в голову. Поэтому считалось, что самка хорошо выделяет своего детёныша, а кормиться чужому вряд ли позволит. Е. И. Алексеева за 14 часов наблюдения отметила 70 случаев кормления детёнышей чужой самкой. По-видимому, такая особенность выкармливания, повышает выживаемость раньше родившегося потомства. Видимо, в экстремальных ситуациях подросшие детёныши могут использовать в качестве кормилиц даже самок другого вида, о чём свидетельствует кормление самкой лесного нетопыря детёныша двухцветного кожана, о чём было упомянуто выше. Видимо желанием избавиться от возможных "нахлебников" другого вида разделение выводковых колоний с кормящими самками на одновидовые, хотя беременные самки разных видов могли жить в одном убежище. Из тёмной камеры удалось пронаблюдать взаимоотношения взрослых самцов и механизм их гонного зова. Жившие в одном убежище два самца рыжей вечерницы до середины лета спокойно относились друг к другу, затем я обнаружил, что один из них находится в другом убежище. Я снова подсадил его в убежище к бывшему сотоварищу. Тот, обнаружив появление второго самца, напал на него, так что завязалась ожесточённая драка, и второй самец вынужден был убежать и искать себе другое убежище. Это наблюдение подтверждает наши более ранние, полученные в природе, что к периоду гона самцы занимают отдельные друг от друга убежища. Это мы наблюдали и в Воронежском заповеднике и на Звенигородской биостанции и в Крыму. Во время гона, в конце июля - августе, самец, сидя около летка, издавал в него характерные цвиркающие трели, ранее замеченные нами в природе. Причём петь он начинал, когда в вольеру вылетали особи его же вида, а самец рыжей вечерницы давал такие же трели и на пролетавших мимо малых и гигантских вечерниц. На больших и остроухих ночниц он не обращал внимания. Так что призывные гонные крики самцов стимулируются пролетающими поблизости особями того же или близких видов.

Реакцию самцов остроухих ночниц на особей своего вида мне однажды пришлось наблюдать и в природе, на здании школы в посёлке Псебай Краснодарского края. Под шиферной крышей за досками обрешетки в июле 1970-го года держалось несколько десятков самцов этого вида. После того, как был пойман первый из них и выпущен в помещение чердака, он начал искать себе новое укрытие. Как только он подлетал к месту, где сидел другой самец, на встречу ему раздавался визг.

С 1972-го года на биостанции во время практики множество студентов просили дать им самостоятельную работу по рукокрылым. Конкуренция между студентами за такую тему была очень велика, и приходилось одновременно проводить по несколько работ. Что привлекало ребят: таинственность самих рукокрылых, или возможность в нарушение режима работать по ночам, судить не берусь. Возможно, присутствовало и то и другое. Я всегда старался поставить работу с непредсказуемыми для меня результатами, то есть выводы были заранее не очевидны. С точки зрения научности этих работ, они были так организованы, что в процессе отрабатывался научный подход к исследования. Однако при оформлении работ и подготовки доклада студенты вносили много отсебятины. В этом была, безусловно, моя вина как руководителя, ведь самостоятельные работы на практике это первый студенческий опыт написания научной работы, который важен в первую очередь, как тренировка для написания последующих научных работ, в первую очередь курсовых и дипломных. Поэтому здесь важны не столько научные результаты, сколько умение правильно структурировать работу, и правильно её доложить. Позже, когда меня сделали куратором группы студентов на кафедре в 1979-1982 годах, я написал для студентов методические советы, в которые вложил опыт работы над собственной диссертацией и опыт руководства самостоятельными работами. Как показал опыт использования данной методички, она оказалась полезной не столько самим студентам при выполнении самостоятельных работ, сколько их руководителям, чтобы правильно организовать работу. Позже эти методические советы были переизданы отдельной брошюрой в Калининском, позже Тверском Университете. Среди выполненных работ особенно запомнились несколько: в вольере мы подвешивали два щита изготовленных из оргалита, одна сторона у них была гладкая, другая слегка рифлёная. Выпуская в вольеру зверьков разных видов, подсчитывали число столкновений зверьков с этими щитами. Виды, использующие более низкочастотные сигналы, например рыжие вечерницы и поздние кожаны, сталкивались с преградами гораздо чаще, чем зверьки с более высокочастотными сигналами. При этом, число столкновений зверьков с гладими поверхностями было заметно выше, чем с рифлёной. Возможно, что гладкая поверхность работала подобно зеркалу, отражая сигнал под углом, таким образом, что зверёк улавливал только отражение от частей препятствия, находящихся вне его курса, а центральной части препятствия не замечал, так как сигнал от неё отражался под углом. Зафиксировать же угол, под которым каждый конкретный зверёк приближался к препятствию чисто визуально было невозможно. Одна из самостоятельных работ была выполнена в природе. Над шоссе, проходящем через биостанцию, на участке около санатория Дружба регулярно охотилась рыжая вечерница. Двое студентов, расположившихся на расстоянии 25-ти метров друг от друга постоянно фиксировали с помощью хроноскопа (очень точного секундомера) точное время пролёта над каждым из них, и отмечали точное время пролёта вечерницей данного расстояния. Затем полученные результаты были обработаны статистически и оказалось, что в начале охоты, летая на уровне вершин деревьев, вечерница развивала скорость около 20-25 км в час, по мере сгущения сумерек, она опускалась примерно до 15-ти метров, и летала со скоростью примерно 10-15-ти км в час, а после темноты спускаясь до 10-ти метров летала со скоростью около 5-ти км в час. Такие изменения, по нашему мнению были связаны с тем, что наблюдаемый участок находился на Юго-Западном склоне и сильно нагревался солнцем во второй половине дня. Мощные восходящие потоки тёплого воздуха поднимали летающих насекомых выше, а по мере остывания земли, и ослабевании потоков воздуха насекомые оказывались ниже. Кроме того, насекомые начинали летать медленнее за счёт более низкой температуры окружающего воздуха, и зверькам не требовалось развивать такую высокую скорость для успешной охоты. Уменьшение количества летающих ночью насекомых в зависимости от температуры мы наблюдали и на светоловушке, заманивающей насекомых в вольеру для рукокрылых. При +15 летит очень много насекомых, их число заметно снижается по мере остывания воздуха, при +9-10 лёта почти нет. Среди других выполненных на ЗБС студенческих работ, вспоминаю и работу тогдашней студентке Краснодарского Университета Топилиной. Ей была предпринята попытка определить зависимость, между количеством накопившегося в убежище помёта и количеством съеденного корма. Такая работа могла позволить определять по количеству накопившегося в убежище помёта, количество изъятых из природы насекомых. Результаты этой работы опубликованы в сборнике "Рукокрылые" 1980-го года. Всего на ЗБС в 70-е - 80-е годы под моим руководством было выполнено более 40-ка самостоятельных студенческих работ по рукокрылым. В конце 90-х, в начале 2000-х годов ряд самостоятельных студенческих работ по рукокрылым был выполнен под руководством моего ученика А.В. Борисенко, позже такие работы проводили сотрудники Зоологического музея МГУ С.В. Крускоп  и А.А. Панютина. Эти работы велись в природе с использованием новой, и недоступной ранее техники, например, гетеродинных ультразвуковых детекторов, позволяющих переводить эхолокационные сигналы рукокрылых в слышимый диапазон. Кроме того, применялись новые методы отлова зверьков на охоте с помощью мобильной ловушки, конструкция которой была разработана Борисенко и Крускопом, позволявший уточнять визуальное определение. Несколько работ проводились с использованием световых меток с люминесцентной жидкостью, которые позволяли наблюдать за мечеными зверьками, и точно устанавливать места охоты зверьков, помеченных на вылете из днёвочного убежища. В ходе одной из таких работ было установлено, что прудовые ночницы из колонии в селе Покровское летают охотиться на расстояние более 10-ти километров от убежища на Москву реку, хотя радом с убежищем есть водоём. Результат совершенно неожиданный, так как раньше бытовало мнение, что прудовые ночницы охотятся поблизости от своих убежищ.

 

 

В 1996-м году я получил серьёзную травму, упавши с высоты пяти метров, приземлился на голову, в результате у меня был компрессионный перелом трёх грудных позвонков. Биллютень продлился около шести месяцев, и, воспользовавшись тем, что мне исполнилось 60 лет, меня отправили на пенсию, но в 1997-м году я сумел сделать кое-что по изучению рукокрылых на Звенигородской биостанции. Мною было изготовлено около 3-х десятков дуплянок, пригодных для рукокрылых и птиц. В этой конструкции я постарался учесть, всё, что наработал раньше при изучении дупел рукокрылых в Воронежском заповеднике, при наблюдении за поведением зверьков в природе и в вольере. Одно осталось для меня неясным, как рукокрылые находят новые убежища. Моя гипотеза заключалась в том, что, пролетая в раннее вечернее время, зверьки засекают крики птенцов, запоминают это место и обследуют его после вылета птенцов из гнезда. Поэтому изготовленная мной конструкция позволяла, после того, как убежище обнаружили и заселили рукокрылые,  что легко установить по наличию помёта, переставить подвижную перегородку, так чтобы для птиц это убежище было неудобным. Однако, проведённый опыт показал, что рукокрылые поселялись только в тех дуплянках, в которые были посажены пойманные в других убежищах  зверьки. Видимо, это связано с тем, что прошло ещё не очень много времени, с момента развешивания дуплянок,  и было изготовлено небольшое количество дуплянок, так как в Воронежском заповеднике дуплянки, изготовленные из отрезков стволов, заселялись рукокрылыми самопроизвольно. В 1944-м году были обнаружены первые колонии в дуплянках 1938-го года развески, в 1961 в дуплянках развески 1958-го года. Возможно, медленное заселение дуплянок на биостанции связанно с тем, что в Воронежском заповеднике большая плотность рукокрылых. Наблюдения за занятием новых убежищ в постройках показали, что их занимают, как правило, после разрушения по тем или иным причинам прежних убежищ в других постройках, до этого зверьки из прежнего убежища могут пролетать каждый вечер вплотную к будущему убежищу, и не обращать на него внимания. Впрочем, одно из наблюдений в природе и в вольере показало нам, что образа привычного убежища у рыжих вечерниц нет. Нам пришлось срубить старую осину с дуплом, в котором находилась колония вечерниц. Мы выпилили кусок ствола с дуплом и поместили его в вольеру, туда же поместили колонию. Зверьки образовали тесную группу на потолке вольеры, время от времени отдельные вечерницы срывались из этой группы в полёт, подлетали к предложенному им отрезку ствола, иногда даже садились на него и пробегали к предложенному им убежищу, совершенно игнорируя его. Это позволяет предположить, что для них гораздо важнее местоположение убежища в пространстве и соотношение с другими объектами, чем его внешний вид.

Через несколько лет после выхода на пенсию, новый директор биостанции В. М. Гаврилов предложил мне должность инженера, отвечающего за нормальное функционирование Нижних дач по части водопровода, балонного газа и так далее. Фактически, я уже занимался всеми этими вещами, но в новом качестве я так же занялся оборудованием помещений, пригодных для проживания в зимнее время школьников. Тогда это имело существенное финансовое значение для биостанции, так как центральное финансирование было чрезвычайно скудным. Мне удалось увеличить число зимних мест для размещения школьников с 22 до 90. Производя мелкий текущий ремонт электросетей, установив в некоторых помещения купленные биостанцией печи, удалось сделать помещения   Часто я проводил и экскурсии с приезжавшими школьниками, показывая им зимние следы животных, различные растительные объекты, рассказывал результаты случайно поставленного мной вместе с моим бывшим юннатом опыта по высаживанию маньчжурского ореха, то есть пытался учить их думать и размышлять над увиденным и услышанным. Оказалось, что маньчжурскому ореху для прорастания очень важна гниющая древесина, где микроорганизмы, обеспечивающие гниение, помогают проростку справиться с очень прочной скорлупой. В местах своего произрастания в природе, этот орех предпочитает поймы рек, где осенние паводки заносят упавшие орехи в завалы гниющей древесины, оставленные предыдущими паводками. В таких местах маньчжурский орех и приживается. В местах, где нет гниющей древесины или обильного гниющего опада, эти орехи не прорастают. Для многих экскурсантов было откровением, что дуб когда-то был хлебным деревом Европы. Собранные жёлуди очищали, вымачивали в холодной воде, чтобы удалить горечь, затем сушили, очищали, и размалывали в муку или крупу. В Европе дуб также обеспечивал возможность мясного свиноводства. Свиней выпасали в дубовых и буковых лесах, где они себе находили жёлуди и орешки бука, и владельцы свиного стада в любое время имели возможность выбрать из стада подходящее животное для употребление в пищу. Собственно, выпасное свиноводство в Европе оказалось в кризисе в 12-м - 13-м лесах, когда из-за похолодания дуб и бук почти перестали плодоносить. Пришлось Европейцам переходить на разведение рогатого скота, но тут возникла следующая проблема. Запасти сено можно было только на маточное поголовье, а прибылых бычков осенью приходилось резать на мясо. Для длительного его хранения пришлось разрабатывать способы изготовления солонины. Для консервации солонины кроме соли требовались и пряности, которые, попадая в Европу через массу посредников, стоили очень дорого. Чёрный перец продавали по весу за эквивалентное количество золота. Поиск более дешёвых способов доставки пряностей в Европу стимулировал плавания, известные нам как эпоха великих географических открытий, Португальцы, обогнув Африку, достигли Индии, Колумб в поисках западного пути в Индию открыл Америку. Таким образом, дуб в данном случае косвенно сыграл на перестройку всей Средневековой Европы. Известно, что из плавания Магеллана вернулась лишь одна каравелла, привезшая 18-ть тонн пряностей. Вырученных за это средств хватило не только, чтобы покрыть все расходы на плавание, но и на 200 лет тяжбы наследников Магеллана с королевским двором. Наверное, самый длительный и дорогостоящий судебный процесс в Новейшей истории. В то же время солонина и солёная треска позволили англичанам и голландцам потеснить и победить Испанию в разных районах мира, поскольку обеспечивали более дальние и автономные плавания, чем перевозимые испанцами запаса мяса, в виде живых домашних животных. Запас пищи в виде солонины позволил англичанам и голландцам строить более узкие и, следовательно, быстроходные суда, чем испанцам, которым для содержания животных требовалась широкая палуба. Взаимосвязь информации о плодоношении дуба и информация о ряде исторических событий, по моему мнению, позволяет сделать более комплексным понимание взаимосвязей в окружающем нас мире.

В зимнее время при проведении экскурсий я показывал многим школьникам здание кафедры зоологии со свисающими с крыши сосульками, и спрашивал, при какой температуре образуются сосульки. Большинство не могли назвать эту температуру. А дело в том, что образование сосулек связано с отношением поверхности крыши к углу падения солнечных лучей. Крыша этого здания имеет южную экспозицию и под действием солнца снег тает, минусовая же температура воздуха приводит к замерзанию талой воды и образованию сосулек. Взгляд на противоположный биостанции левый берег Москвы реки позволял экскурсантам увидеть, что поля на том берегу наклонены к солнцу и имеют южную экспозицию склона. Следовательно, поля на левом берегу прогревается лучше, благодаря этому Звенигородское княжество в 15-16-м  веках было очень богатым. Старая смоленская дорога проходила по более населённому левому берегу и упомянутое мной похолодание, начавшееся в 12-13-м веках в начале 16-го века, пагубно отразилось в первые годы царствования Бориса Годунова. В первые четыре года его царствования заморозки и выпадение снега в летнее время привело к полным неурожаям и, соответственно, голоду. Бояре подогрели возникающее во время города народное недовольство, обвинив Бориса Годунова в том, что он не угоден богу, отсюда все бедствия. Таким образом, климатические катаклизмы существенно отразились на политической ситуации в Средневековой Руси. При дальнейшем движении экскурсионной группы к Вальцевской тропе показывая

ребятам участок крутого спуска к Москве реке, объясняю, откуда взялось слово вздрючить, то есть применить дрючок. Большинство, кому я рассказывал, не знали, что это такое, а дрючок, это крепкая палка, которую на крутом спуске вставляли между задними колёсами телеги, таким образом, телега не могла наехать сзади на лошадь, сдёрнуть с её шеи хомут или покалечить животное. Применение же дрючка по отношению к оппоненту в момент дискуссии давало эффект вздрючивания. Около начала Вальцевской тропы слева в лесу есть упавшая осина, вывернувшая из земли ряд кирпичей, по виду которых становится ясно, что они произведены в начале 19-го века в кустарных мастерских. Они обладают большей плотностью и весом, чем привычный нам кирпич. Плотный тяжёлый кирпич гораздо лучше проводит и запасает тепло, чем современный низкий строительный, который обладает меньшей теплопроводностью и меньшей теплоёмкостью. Способ производства кирпичей в кустарных условиях я мальчишкой слышал от печника, рассказывавшей эти вещи моему отцу. Оказывается, отформованный в кустарных условиях кирпич хранили под навесом, до полного высушивания и звонкости. Обжигали этот кирпич на берёзовом угле, печь с обожженным кирпичом остывала две три недели, после чего готовый кирпич выдерживали в штабелях на улице год. Потрескавшийся шёл либо на половинки, либо на щебёнку. На примере изготовления кирпича тем способом прекрасно можно было объяснить прекрасное качество швейцарских музыкальных инструментов. Дело в том, что чугунные отливки рам для роялей выдерживали год под открытым небом. Прошедшие выдержку в подобных условиях деки в дальнейшем почти не имели температурных деформаций и поэтому хорошо сохраняли настройку.

В этом же месте для "особо продвинутых" групп я иногда рассказывал, как использовали для строительства известь. До появления цемента это был фактически единственный скрепляющий состав при строительстве. Некоторые школьники знали, что известняк имеет формулу CaCO₃, но когда я спрашивал что происходит с известняком при обжиге его в специальных печах, то мало кто мог сказать, что обжиг в присутствии кислорода ведёт к образованию окиси кальция (СаО), так называемой негашёной извести. Затем её гасили в ямах, заливая водой. Присоединение воды к окиси кальция давало так называемую гашёную известь (Са(ОН)₂). Её то и использовали при строительстве. А дальше соединения этой извести с углекислым газом из воздуха с выделением воды приводило к образованию исходного продукта СаСО₃. Понятно, что при очень толстых стенах известняк мог образоваться только в поверхностных слоях кладки. В пример я приводил Симоновский монастырь в Москве. Его строили в 17-м веке, и построили очень быстро, за один год. Когда в 30-е годы двадцатого века взорвали его трёхметровые стены, оказалось, что наружная часть кладки развалилась на прочно спаянные известью отдельные куски, а во внутренней части стен известь осталась сырой. Кирпичи очищали от сырой извести и из них были построены здания второго часового завода.

Здесь я сталкивался с тем, что получившие стандартные школьные знания ребята часто не умеют их связать в единую логическую цепочку практического применения. Аналогичная ситуация наблюдалась и при вопросе какого цвета должен идти дым из трубы в разные этапы её топки. Сообразить, что дрова это углеводородное топливо могли лишь единицы, и почти никто не мог сообразить, что на первом этапе горения с кислородом воздуха соединяется водород, продуктом чего является вода, то есть дым в начале топки должен быть белый. Если же на первом этапе топки цвет дыма серый, или хуже того - чёрный, это значит, что за счёт слишком интенсивного поступления воздуха в топку происходит дробление углерода на мелкие частицы и вынос его в виде сажи в атмосферу. Таким образом, дрова большей частью просто вылетают в трубу. На втором этапе топки с кислородом соединяется углерод, в результате чего образуется углекислый газ, который прозрачен, таким образом, по цвету дыма не заходя в дом, можно всегда определить, грамотно ли топят в нём печь. Приехавшие зимой в остывший дом горожане, стараясь побыстрее его прогреть, полностью открывают заслонку и поддувало, и радуются тому, что печь гудит. При этом, не только зря расходуются дрова, но и разрушается печь, так как раскалённые внутренние слои кирпича не успевают передать тепло наружу и за счёт разницы температур между холодной наружной частью кирпичей и раскалённой внутренний происходит их растрескивание.  Это может привести не только к разрушению печи, но и к возникновению пожара.

Около остатков кирпичей, вывороченных из земли упавшим деревом, есть ряд крупных ям в земле. На вопрос, откуда они могли появиться в этом месте, чаще всего приходилось слышать, что это воронки от бомб оставшиеся с 1941-го года, когда немцы находились на левом берегу Москвы реки, прямо напротив биостанции. На самом же деле, эти ямы - остатки погребов, существовавшего на этом месте поселения 19-го века. На вопрос, сколько же погребов должно было быть в нормальном  хозяйстве, и почему, ответа опять, же услышать не удавалось. А их должно было быть не менее трёх. Один для хранения картофеля и других корнеплодов, один для солений и один так называемый ледник, который зимой набивали льдом из ближайшего водоёма, и всё лето использовали как холодильник. Как ни странно, описание строительства ледника и его использования я вычитал у известного всем поэта А. Фета, в его записках сельского хозяина, переизданных в 80-е годы. Два таких ледника существовали и на территории нижних дач биостанции. Один около теперешней камеральной лаборатории геологов, другой рядом с бывшей кухней рядом с теперешним музеем. Один из этих погребов я застал ещё в исправном состоянии, стены его были выложены из блоков известняка, а дно песчаное, для отвода воды, образовывавшейся из таявшего льда. В 1972-м году в этом погребе хранили мороженую рыбу для кормления пингвинов, с которыми тогда вели работу на биостанции.

В 1972-м году для изучения возможностей гидролокации у пингвинов партию этих птиц завезли на биостанцию сотрудники академии наук. Сначала их хотели содержать в Стерляжьем пруду, который тогда был спущен и представлял из себя вязкое болотце. Попытка расчистить дно с помощью мощнейшего бульдозера нанятого "слева" не удалась. В самой середине котлована лопнула гусеница, и вытащить его удалось только вторым таким же бульдозером. Тогда опыты с пингвинами перенесли на нижние дачи, в так называемый пожарный или Ольгин пруд, находящийся рядом с капитальным строением геологов, выстроенным в 1986-м году. Эти пингвины каждое утро оглашали Нижние дачи очень громкими криками: "Ой, КГБ, КГБ, КГБ!". Ещё в период пребывания их в вольере у Стерляжьего пруда два пингвина совершили побег. Сотрудники сообщили об этом в милицию, и вскоре пришла информация, что странную птицу поймал ранним утром рыбак в районе Звенигорода. Сотрудники в сопровождении милиционера появились у этого рыбака в середине дня. На вопрос о птице, рыбак начал отнекиваться, но пингвин, услышав знакомые голоса работавших с ним до этого людей, поднял оглушительный крик в запертом сарае, после чего рыбаку пришлось срочно обнаружить якобы утерянный ключ от замка и вернуть пленённую им птицу. Лето 1972-го года было необычайно сухим и жарким, и бедные пингвины не только мучались от жары, но и моментально заболели аспергилёзом, грибковым заболевание лёгких, которым эти обитатели Антарктиды почти всегда заболевают при перевозке через экватор. Каждый день пингвинам делали уколы, но к октябрю погибли последние птицы, и на этом эпопея с ними закончилась. Но ещё много лет подряд из ближайших санаториев приходили отдыхающие и спрашивали, где у вас тут показывают пингвинов.

Вот пожалуй и всё, что удалось мне выжать из своей памяти на тёплом пёнышке. Я искренне благодарен своей внучке, у которой хватило терпения выслушать и записать всё здесь изложенное. Я очень благодарен судьбе за то, что она дала мне возможность вторую половину моей жизни провести в условиях душевного и физического комфорта вне Москвы, на моих глазах превратившейся из города в мегаполис. Я искренне признателен Светлане Петровне Каменевой, разделившей со мной судьбу и жизнь. Более сорока лет нашей совместной жизни ни разу не дали мне каких либо оснований усомниться в правильности принятого ещё в молодости решения связать наши жизни.